«Приглашение на казнь» - самый загадочный роман писателя
Уже в юности сам Владимир Набоков понял, что по складу своего характера он — убежденный индивидуалист. Люди, собирающиеся группами, неважно по какому поводу, были ему абсолютно чужды, и к любым объединениям он относился с отвращением: «...мне... непонятны люди, которые куда-то «баллотируются» или вступают в массонские ложи, или вообще примыкают к каким-либо организациям, дабы в них энергично раствориться», — заявлял писатель.
Сразу же после выхода в 1935 году романа «Приглашение на казнь» В. Ходасевич предсказал его судьбу в будущих исследованиях: «Весьма возможно, что загадка, предложенная Сириным, вообще не имеет исчерпывающего решения, как, например, не имеет его гоголевский «Нос».
У многих исследователей может возникнуть искушение рассматривать роман как прямой, хотя и заключенный в изысканную форму, отклик на политические события времени. В России и в Германии шло энергичное строительство тоталитарного государства, необходимым атрибутом которого являлись громкие фальсифицированные судебные процессы. Они напоминали грандиозные театральные спектакли — только смертные приговоры на этих процессах были подлинные. И к нацизму, и к советскому тоталитаризму Набоков испытывал одинаковое отвращение.
В беседе с корреспондентом из лос-анжелесской вечерней газеты в июле 1959, вскоре по выходе английского перевода книги, Набоков сказал, что речь в романе «идет о России в трехтысячном году». Но тем не менее сам Набоков предостерегал от слишком прямого соотнесения романа с Россией. В «Предисловии к английскому переводу» он писал: «Русский подлинник романа был написан ровно четверть века назад в Берлине, через пятнадцать с лишним лет после того, как я ускользнул от большевиков и как раз накануне полного торжества и всеобщего признания нацизма. Сказалось ли на моей книге, что все это для меня — один и тот же унылый и безобразный фарс — настоящего читателя этот вопрос должен занимать не более, чем меня самого».
В некоторых политических высказываниях писателя можно найти переклички с романом. Например: «Воинствующие болваны полицейского государства постепенно истребили по-настоящему талантливых авторов, особую, наделенную хрупким даром разновидность человека... Эта скотская и тупая власть подвергла гонениям Мандельштама и в конце концов загубила в одном из далеких концентрационных лагерей... И когда я читаю его стихи, я испытываю подобие беспомощного стыда за то, что волен жить, думать, писать и говорить в свободной части мира... Вот те единственные минуты, в которые свобода становится горькой». Но всё же будем прислушиваться к пожеланиям писателя и рассматривать роман вне привязанности к определенному времени и политическому режиму.
Вообще, каждый роман Набокова можно представить в виде кроссворда, где среди текста встречаются игровые тайники, раскрыв которые мы обнаружим и главную художественную идею, к которой они ведут. Или к тому роману, писателю, с которым автор находится в тайной полемике.
Знаменательно, что именно в «Предисловии к английскому переводу романа «Приглашение на казнь» Набоков в очередной раз попытался откреститься от всех предшественников: «Я, кстати, никогда не мог понять, почему от каждой моей книги критики неизменно начинают метаться в поисках более или менее известных имен на предмет пылких сопоставлений». Но почти во всех разнообразных интерпретациях романа отмечалась прямая его связь с русским классическим романом. Реминисценции, аллюзии, сюжетные переклички, просто имена героев, ритм и мелодика их речи и речи автора — всё можно было соотнести с русским романом ХШ века. В своем новом романе писатель пользовался чужими образами на всех стилистических уровнях откровенно и при этом ни на кого не был похож, сохранял свою абсолютно оригинальную манеру повествования.
В романе развивается тема необычного сознания одинокого человека. Трагедия Раскольникова из романа Достоевского «Преступление и наказание», беспредельно погруженного в себя, рассматривающего все окружающее как помощь в разрешении трудных философских задач, предстает в перевернутом виде в трагедии Цинцинната Ц. Оба они — изгои общества, оба находятся с окружающим миром в конфликте. Но Раскольников агрессивен и эгоистичен, он борется за свою жизнь, отчаянно сопротивляясь. Необычность, особенность, избранность облекается у Набокова в личность благородную, безобидную, не противопоставляющую себя другим, а до поры до времени скрывающую свою непохожесть и затем почти безропотно принимающую свое изгнание из общего «муравейника». Цинциннат не может уподобиться толпе. Ему не нужно размышлять о том, избранный ли он или «тварь дрожащая» — он рожден избранным. «Особенный», необычный в мире Набокова почти всегда проигрывает и должен принять свой проигрыш, свою казнь как естественный и заслуженный конец. Так и ведет себя Цинциннат.
Невозможность Цинцинната приспособиться к уродливому, ненастоящему миру и одновременно, несмотря ни на что, желание любыми средствами «остаться» в этом мире и жить в нем, эта противоречивая ситуация, — своего рода спор с Достоевским. С героями Достоевского, выдвигающими глобальные аргументы, чтобы не согласиться с положением вещей в мире, с устройством самого мира. И отвергнуть его. Раскольников не принимает мир, в котором он окружен искренней любовью — матери, сестры, Сони, Разумихина, так как ему нужно «всё», «весь капитал» и сразу. Иван Карамазов («Братья Карамазовы») заявляет Алеше, что мира этого «не приемлет», хотя в нем самом кипит жажда жизни, низменная, карамазовская. Цинциннат же не держит зла на своих мучителей, прощает и любит Марфиньку. Автор доводит до гротеска печальные обстоятельства жизни Цинцинната — он не понят и не любим женой, воспитывает чужих детей, оба они к тому же калеки, вдобавок девочка тупа, а мальчик зол. Но Цинциннат хочет продлить свою мучительную жизнь хотя бы на день. Приятие жизни, несмотря на её абсурд — пожалуй, это главный полемический ответ Достоевскому.
Перевернутый сюжетный узел «Преступления и наказания» — не просто пародия. Это своего рода протест и вызов «наивности» ХШ века. И может быть, даже упрек. Воспитанный и взращенный идеалами века ХШ, оттягощенный ими, человек в ХХ трудно приживается. Невозможно не пристраститься к этому блистательному ХШ веку, но он может и погубить. Тоска Цинцинната по прошлому веку, идеализация его совпадает с авторской.
Сам Набоков писал о «свободах» в России в ХШ веке Эдмунду Уилсону 23 февраля 1948 года: «...При царях (несмотря на неуклюжий и варварский характер их правления) у жаждущего свободы русского было намного больше возможностей выразить себя, чем в любое время при ленинском или сталинском режиме. Он был защищен законом. В России были бесстрашные и независимые судьи. Русский суд после реформ Александра был великолепным учреждением, причем не только на бумаге. Периодические издания разных направлений и политические партии всевозможных видов процветали и были представлены в Думах. Общественное мнение всегда было либеральным и прогрессивным».
В ХШ веке еще можно было рассуждать о теоретическом приятии мира, а в ХХ окружающий мир доведен до абсурда, и речь уже идет не о том, чтобы принимать или не принимать, а о том, чтобы выжить, подольше подышать. Поскольку вся жизнь — это ожидание смерти, ожидание в клетке, где иногда бывает хорошая еда и хорошие книги. И это всё. И тем не менее, каждый день для Цинцинната имеет значение. Узник ждет, придут ли его наряжать для казни сегодня или у него есть еще несколько дней в запасе. Человеческая жизнь — это книга о приближающейся смерти.
Если у писателей ХК века еще очень сильна была вера в то, что человек сам распоряжается своей судьбой и миром и поэтому может даже отказаться от неправильно устроенного, негармоничного, несправедливого мира, то Набоков как будто отстаивает художественно-философскую идею о том, что высокоорганизованная личность должна или приспособиться к этому абсурдному миру, или подвергнуться естественному уничтожению. Герою Набокова нечего противопоставить миру, кроме своей сугубой индивидуальности. Он цепляется за жизнь. Один выход Цинцинната в коридор тюрьмы на несколько минут, пока в его камере моют пол, рождает в нем такой порыв к «свободному» миру, к неуклюжей, но сладостной жизни, что он забывает обо всем. «И настолько сильна и сладка была эта волна свободы, что все показалось лучше, чем на самом деле: его тюремщики, каковыми в сущности были все, показались сговорчивей... в тесных видениях жизни разум выглядывал возможную стежку... играла перед глазами какая-то мечта... словно тысяча радужных иголок вокруг ослепительного солнечного блика на никелированном шаре...»
В изображении жизни города, которая представляется в мечтах Цин- циннату, Набоков не забывает упомянуть о том, что «все в этом городе на самом деле было всегда мертво и ужасно по сравнению с тайной жизнью Цинцинната...». И тем не менее, не рассуждать о смысле жизни, а любить жизнь во всем ее несовершенстве как будто предлагает автор, изображая страдания Цинцинната. Во время путешествия по тюремному коридору Цинциннат видит нарисованные на пыльной старой картине Тамарины Сады, где он был счастлив. Краски пожухли и выцвели, но всё же картина олицетворяет сбывшуюся мечту. И он говорит Эм- мочке: «А все-таки выведи меня туда, я тебя умоляю».
Писатель возвещает гимн жизни, в общем уродливой. Гимн мечте, заключенной в пыльную картину, нарисованную неумелым художником.
Цинциннат находится в камере, где на стенах оставлены надписи бывшими узниками, такими же, как и он. Сообщение о символических надписях, которые пытается разгадать Цинциннат, переходит в рассказ о его работе на фабрике, где он делал игрушечных писателей ХК века для школьниц. Странные надписи, по всей видимости, принадлежат тем, кто был казнен до Цинцинната. Здесь, в этом эпизоде, в этой аллегории, какой по существу является и целый роман, раскрывается мучительное приобщение героя к общей судьбе и семье тех, кто жил и творил до него. Судьбы всех писавших объединяются «смешной» надписью: «Писателей буду штрафовать. Директор тюрьмы».
Одиночество любого творца, заключенного в камеру своего избранничества и долга, — главная тема романа. Каждый, кто сидел до Цинцинната и творил до Набокова, был один на один со своей судьбой и боролся со смертью и забвением вечности. И избавиться от этого избранничества и одиночества невозможно. Недаром, когда Цинциннат все же добирается до самого верха, он читает последнюю надпись: «Ничего не видать, я пробовал тоже». Это «привет» от предшественника. То есть, никому не дано разгадать тайну своего избранничества и своего предначертания. Эту надпись можно расшифровать и по-другому: тайна смерти еще загадочней тайны жизни. И ни один самый глубокий ум не в силах сообщить тебе разгадку. «Как смеют держать от меня в тайне день моей казни», — сокрушенно думает Цинциннат.
Взаимоотношения Цинцинната с Родионом-тюремщиком, который «бережно снимает» его со стула, приносит ему вкусную еду и неотступно наблюдает за ним в глазок камеры, повторяют отношения Родиона Раскольникова с Порфирием Петровичем. Заботясь внешне о Раскольникове, о его душе, судьбе, Порфирий все же заставляет его признаться. «Игра» Порфирия с Раскольниковым спародирована в символическом эпизоде танца Родиона с Цинциннатом. Откровенные беседы Цин- цинната с Романом Виссарионовичем также напоминают откровенные беседы Раскольникова с Порфирием. «Ну, как вы себя чувствуете?» — задает вопрос Роман Виссарионович Цинциннату. «Склонным к откровенной беседе, — прикрыв глаза, отвечал Цинциннат. — Хочу поделиться с вами некоторыми своими умозаключениями. Я окружен какими-то убогими призраками, а не людьми. Меня они терзают, как могут терзать только бессмысленные видения, дурные сны, отбросы бреда, шваль кошмаров и все то, что сходит у нас за жизнь. В теории хотелось бы проснуться. Но проснуться я не могу без посторонней помощи, а этой помощи безумно боюсь, да и душа моя обленилась, привыкла к своим тесным пеленам. Из всех призраков, окружающих меня, вы, Роман Виссарионович, самый, кажется, убогий, но с другой стороны, — по вашему логическому положению в нашем выдуманном быту, — вы являетесь в некотором роде советником, заступником... — К вашим услугам, — сказал адвокат, радуясь, что Цинциннат наконец разговорился». И далее в диалог вступает директор тюрьмы, двойник адвоката, и его речь стилистически почти идентична речи героев Достоевского. Само имя Родион Романович Раскольников разлагается в романе на имя Родион Иванович — тюремщик, Родриг Иванович — директор тюрьмы, и Роман Виссарионович — адвокат. А затем в финале романа они превращаются в двух стражников, Родьку и Ромку, ведущих Цинцинната на казнь.
известных классических образцов является важной опорой для понимания смысла произведения.
Монолог в 8-й главе о непохожести, об избранности Цинцинната — одна из лирических кульминаций романа, которые так любит использовать в своем творчестве Набоков. И в нем раскрывается главное — суть явления Цинцинната в мир, разгадка его образа. И это, конечно, творчество. Цинциннат видит сны, в которых жизнь представлена ярче и выразительнее, чем в действительности. «Но какие просветы по ночам!» И хотя во времена Цинцинната «давно забыто древнее врожденное искусство писать... и теперь оно кажется таким же невозможным, как музыка...» — это все-таки путь к предшественникам. Цинциннат встречает в своем мире снов таких же чудаков, как он сам. Жизнь безобразна, странна, алогична и не поддается анализу. Но есть «непонятное и уродливое» зеркало, в котором странные и бесформенные предметы приобретают чудную форму и получают прекрасный, законченный образ. Не искусство ли это зеркало?
Об этом уродливом зеркале рассказывает Цецилия Ц., мать ТТинттин- ната. И тот, кто был отцом Цинцинната, был одним из «таких же, как он». «...Тоска в глазах матери выражает такую бурю истины», что душа Цинцинната раскрывается ей навстречу. Истина — в отображении, в отражении, в искусстве. Воображение Цинцинната становится тем зеркалом, в котором отражается бессмысленная окружающая жизнь. Оно придает «смысл бессмысленному и жизнь неживому». «На фоне каменной темноты он сейчас разрешал появляться освещенным фигурам всех своих обычных посетителей... впервые, впервые его воображение так снисходило к ним ...и, вызывая их, — пускай не веря в них, но всё-таки вызывая, — Цинциннат давал им право на жизнь, содержал их, питал их собой». Персонажи, уродливые, «неживые», начинают жуткий хоровод, отбрасывая тени на каменные своды. Собранные все вместе, они впервые не угрожают Цинциннату, так как подчинены воле его воображения. «Всякое искусство, как и всякая культура вообще, — результат усилия освободиться от действительности и, пользуясь все же эмпирической данностью как материалом, переработать его так, чтобы прикоснуться к другому, идеальному, миру», — писал критик, современник Набокова П.Бицилли.
подтверждает его последняя просьба перед смертью: «сохраните эти листы!»
директор тюрьмы Родриг Иванович время от времени соединяются и превращаются в одно и то же лицо. Родион снимает рыжий парик и становится Родригом. Родриг Иванович одевает фартук и становится Родионом. Прием «двойничества», неоднократно используемый самим Набоковым, здесь доведен до своего логического завершения. Условен сюжет — действие разворачивается в условных декорациях: в камере нарисованной тюрьмы, где условный герой (он иногда может разрушаться — отвинчивать себе голову, летать в воздухе и т.д.) с экзотическим именем Цинциннат Ц. ждет своей условной казни.
Условен, как кажется, и конфликт: преследователи Цинцинната относятся к нему временами с большой нежностью и заботой.
В 12-й главе устами Цинцинната писатель говорит о приеме пародии открыто: «Нет, вы всё-таки только пародия», — заявляет Цинциннат, обращаясь к матери. И рассказывает о часах, где сторож каждые полчаса смывает старую стрелку и наносит новую.
Вступая в диалог с Салтыковым-Щедриным, Набоков представляет в пародийно-гротесковом виде многие ценности жизни: любовь, дружбу, отцовство, жизнь и смерть. Герой оказывается перед открытием, что из жизни выброшено всё ценное, достойное любви и памяти. Всё подвергается абсурдистскому преломлению и издевательскому осмеянию, всё превращается в болезненный фарс и приносит невыносимые страдания. Освобождения ждать бесполезно. Имитацию его воплощает чудесное «спасение» Цинцинната. Оно как бы символизирует невозможность счастливых чудес в жизни и пародирует романтические побеги героев в произведениях ХШ века, начиная с «Кавказского пленника» Пушкина. Узник Цинциннат, желая помочь неизвестному освободителю, совершает ряд традиционных приготовлений: на всякий случай связывает носовые платки, пытается сделать вместо себя чучело спящего в кровати, собирает написанные листки и ...встречает м-сье Пьера. Малейшая надежда на подлинность происходящего рушится. Все поступки персонажей доведены до абсурда.
В тюрьме у Цинцинната появляется двойник-антипод. М-сье Пьер — двойник только по положению: он сидит в такой же камере, как Цин- циннат. В остальном он — антипод. Представления о жизни м-сье Пьера: её удовольствиях, её смысле и целях — лишь подчеркивают непреодолимую пропасть между Цинциннатом и всеми остальными людьми. И если бы, намекают Цинциннату Родриг Иванович и м-сье Пьер, он хоть как-то откликнулся на расхожие представления о жизни или с чем-то согласился, у него появилась бы надежда на спасение. Но именно этого никак не может сделать Цинциннат. Этой чужой жизни, жизни с Родригом Ивановичем и м-сье Пьером ему не жаль.
в присутствии отцов города и публики, демонстрируя установившиеся «братские» отношения.
Весь сюжет романа пронизан системой постоянных, необычных, даже невозможных предупреждений о будущих событиях. Но несмотря на многочисленные предупреждения, их осуществление происходит совершенно неожиданно для читателя. Так, м-сье Пьер рассказывает Цинциннату, что сидит в тюрьме и, возможно, будет приговорен к казни за то, что собирался спасти Цинцинната. Но когда Цинциннат слышит звуки подкопа, ни он, ни читатель не предполагают, что это будет м-сье Пьер. Тем неожиданнее и трагикомичнее его появление.
Отношения м-сье Пьера с Цинциннатом — отношения кошки с загнанной мышкой, — вновь повторение взаимоотношений Порфирия Петровича с Раскольниковым. Ласковый хищник м-сье Пьер говорит о «сюрпризе», который недооценил Цинциннат. Вся жуткая «игра» следователя с преступником, когда оба они знают правду, спародирована в «Приглашении на казнь». Причем спор с Достоевским обостряется тем, что страдающий, не находящий себе места, как и Раскольников, Цинциннат, — в то же время НЕ преступник. Он не преступник с точки зрения очевидной логики. Раскольников же НЕ обычный преступник, потому что совершил все же и теоретическое преступление. Его «палач» — Порфирий. Он готовит Раскольникову «сюрпризик».
Родриг Иванович с м-сье Пьером тоже приготовили «сюрприз» ничего не подозревающему Цинциннату. Повторение двух слов не случайно. М-сье Пьер действует так же, как и Порфирий. Он жаждет проникнуть в душу Цинцинната, установить контроль за малейшими движениями его мысли. «Для меня вы прозрачны, как — извините изысканность сравнения — как краснеющая невеста прозрачна для взгляда опытного жениха».
Диалог между героями в камере м-сье Пьера практически дословно повторяет некоторые фрагменты диалога между Раскольниковым и Порфирием в его кабинете. «Тут вообще большая философская тема, но по некоторым признакам мне кажется, что вам, как и мне, сейчас не до тем. Знаете что? Вот мой совет: чайку мы с вами попьем после, — а сейчас подите к себе и прилягте, идите. Мы оба молоды, вам не следует оставаться здесь дольше. Завтра вам объяснят, а теперь идите. Я тоже возбужден, я тоже не владею собой, вы должны это понять...» Цинциннат тихо теребил запертую дверь. «Нет, нет, вы — по нашему туннелю. Недаром же трудились. Ползком, ползком. Я дыру занавешиваю, а то некрасиво. Пожалуйте...»
ему на дверь. «Вы, кажется, этого не ожидали?» — проговорил Раскольников, конечно, ничего еще не понимавший ясно, но уже успевший сильно ободриться. — «Да и вы, батюшка, не ожидали. Ишь ручка-то как дрожит! хе-хе!» — «Да и вы дрожите, Порфирий Петрович!» — «И я дрожу-с; не ожидал-с!» Они уже стояли в дверях. Порфирий нетерпеливо ждал, чтобы прошел Раскольников».
Кроме того, в диалоге Цинцинната с м-сье Пьером появляется еще один предмет из романа Достоевского, сыгравший роковую роль в исполнении замысла Раскольникова. Это топор. Из каморки дворника в «Преступлении и наказании» он перешел в «Приглашении на казнь» в футляр, на черный бархат, и стал широким и светлым.
Повествование о последних часах жизни Цинцинната строится на контрасте его романтических, нежно-томительных воспоминаний и неестественно-бездушной, ярко-бутафорской окружающей жизни. Страстное ощущение жизни, её полноты и радости наталкивается в его душе на неистовый протест против её неминуемого прекращения, протест против смерти.
Тема смерти, по-разному затрагиваемая во всех произведениях Набокова, здесь, в этом романе, становится центральной. Можно сказать, что эта книга о смерти, о поисках выхода, поисках средств её перебороть. Ликующая молодость и здоровье «клокочет», и поэтому так ужасен страх конца и так непонятно отношение к тебе мира, который остается после тебя. Образ нежного, беззащитного, страдающего Цинцинната можно рассматривать и как образ совершенного человека, ищущего и не находящего опоры перед неминуемым исчезновением. И здесь строки Федора Тютчева, упоминаемые в романе, поднимаются до большого философского обобщения. «О, как на склоне наших дней нежней мы любим и суеверней». Литература ХК века — это единственное реальное богатство, единственная духовная опора, на которую еще можно рассчитывать приговоренному к смерти.
Те, кто исповедовали христианство, «смерторадостные мудрецы», «что живали некогда в вертепах» — «большие путаники», считает Цин- циннат. Но они, — вынужден он признать, — по-своему одолели страх смерти, одолели верой в загробную жизнь. Сам Цинциннат в загробную жизнь не верит. Эта вера не может ему помочь, не служит ему опорой. Главное — творчество, главное для Цинцинната — иметь хотя бы «теоретического читателя». «Сохраните эти листы, — не знаю, кого прошу, — но: сохраните эти листы, — уверяю вас, что есть такой закон, что это по закону, справьтесь, увидите! — пускай полежат, — что вам от этого сделается? — а я так, так прошу, — последнее желание, — нельзя не исполнить. Мне необходима хотя бы теоретическая возможность иметь читателя, а то, право, лучше разорвать. Вот это нужно было высказать. Теперь пора собираться», — пишет он в последние минуты перед ожидаемой смертью. И последнее его желание — «кое-что дописать».
будет красная, громкая. Написанная мысль меньше давит, хотя иная — как раковая опухоль: выразишь, вырежешь, и опять нарастает хуже прежнего. Трудно представить себе, что сегодня утром, через час или два...» Ужас предстоящей казни усиливается с помощью «веселого палача», манера поведения которого была заимствована писателем у первого главы Советского государства. Об этом он писал Э.Уилсону: «Эта напускная доброта, это закатывание глаз «с прищу- ринкой», этот мальчишеский смех и т.д. представляют собой что-то особенно отвратительное для меня. Именно эту атмосферу «веселости», этот кувшин молока человеческой доброты с дохлой крысой на дне я использовал в своем «Приглашении на казнь». «Приглашение» делается так добро, все будет так прекрасно и приятно, если Вы только не будете суетиться (говорит палач своему пациенту)».
Цинциннат похож на бабочку, которую должны отдать на растерзание м-сье Пьеру. Каждый день Родион приносит бабочек на съедение большому пауку, живущему в камере Цинцинната. Последняя ночная бабочка приобретает значение символа, так как её, беззащитную, испугался сам огромный рыжебородый сторож Родион.
Набоков пытается успокоить своего читателя и низвести жуткие картины абсурдного, пошлого, воинственно-бесчеловечного мира до мира ненастоящего, картонного. Он постоянно подчеркивает бутафорию происходящего. Паук, живший так долго в тюремной камере с ТТинттин- натом, немой сообщник его мучителей, оказался плюшевой игрушкой на резинке. «Сделанный грубо, но забавно, он состоял из круглого плюшевого тела с дрыгающими пружинковыми ножками и длинной, тянувшейся из середины спины резинки, за конец которой его держал на весу Роман, поводя рукой вверх и вниз, так что резинка то сокращалась, то вытягивалась, и паук ездил вверх и вниз по воздуху».
Тюремная камера разрушается, стул трещит — читатель должен все время ощущать, что перед ним только придуманная пьеса с хрупкими декорациями.
смешным и кукольным, даже тогда, когда рассыпается на части. Мучения его кажутся подлинными и вызывают у читателя глубокое сострадание. Весь мир вокруг Цинцинната — это «ложная логика вещей», и только он один — подлинный. Тем не менее, хотя весь маскарад происходит в мозгу у Цинцинната и автор всячески дает понять читателю, что все происходящее лишь сон, игра воображения его героя, окружающий мир не становится менее ужасным. Леденяще подлинный и страх смерти у Цинцинната. «Во время всего этого путешествия Цин- циннат занимался лишь тем, что старался совладать со своим захлебывающимся, рвущим, ничего знать не желающим страхом. <...> Самая мысль о том, как вот этот кругленький, румяный охотник будет его рубить, была уже непозволительной слабостью, тошно вовлекавшей Цин- цинната в гибельный для него порядок. Он вполне понимал все это, но, как человек, который не может удержаться, чтобы не возразить своей галлюцинации, хотя отлично знает, что весь маскарад происходит у него же в мозгу, — Цинциннат тщетно пытался переспорить свой страх...»
И всё же в конце романа писатель напоминает, что весь сюжет, поражающий своей жестокостью, — это только условность, что страдания, казнь, смерть в литературе — это театральные декорации, иногда плохо выполненные, как задние ряды публики «дурно намалеваны на заднем фоне площади».