XXXVI
Здесь заканчивается описание онегинского дня зимой 1819 г., которое, с перерывами на отступления, занимает всего лишь тринадцать строф (XV–XVII, XX–XXV, XXVII–XXVIII, XXXV–XXXVI).
См. отмеченную Модзалевским в биографии Якова Толстого («Русская старина», XCIX, [1899], с. 586–614; С, [1899], с. 175–199) любопытную параллель между днем Онегина и четверостишиями Якова Толстого (абсолютно бездарными), написанными весьма архаичными четырехстопными ямбами с налетом журналистской лихости, предвещающей сатиру середины века, и озаглавленными «Послание к Петербургскому жителю» (в сборнике дрянных стихов «Мое праздное время» [май?], 1821), где есть такие строчки:
Менее чем за три года до того, как была написана первая глава, этот самый Яков Толстой (1791–1867, офицер и стихоплет), которою Пушкин знал по полулитературным петербургским вечерам (встречам либеральной «Зеленой лампы», неизменно упоминающейся всяким литературоведом наряду с кружком «Арзамас», хотя ни первая, ни второй не сыграли абсолютно никакой роли в развитии пушкинского таланта, просто литературоведы обожают литературные «группы»), в рифмованном послании обращался к Пушкину с наивной мольбой «отвадить» его от «немецкого вкуса» и научить писать «столь же сладко», как пишет автор «Руслана». Такое впечатление, что в первой главе Пушкин намеренно преподал бедняге-рифмачу урок на примере его же собственной темы.
***
Ср. «Советы о реформе, особливо игорных клубов», преподанные неким членом Парламента (1784; процитировано Эндрю Штейнметцем в «Игорном столе» / Andrew Steinmetz, «The Gaming Table», [London, 1870], I, p. 116) и содержащие описание дня молодого лондонского модника:
«Просыпается он лишь когда пора уже отправляться на верховую прогулку по Кенсингтонскому саду; возвращается переодеться; обедает поздно; затем отправляется на карточный вечер, точно так же, как и накануне… Вот каков нынешний модный образ жизни, от „Его Светлости“ до сержанта гвардии».
(См. также гл. 2, XXX, 13–14).
Статья В. Резанова о «влиянии Вольтера на Пушкина»[259] заставила меня обратиться к вольтеровской сатире «Светский человек» («Le Mondain», 1746), которая изображает «train de jour d'un honnête homme»[260] (стих 64) и содержит совершенно «онегинские» строчки (65–66, 89, 91, 99, 105–107):
(См. также коммент. к гл. 1, XXIII, 5–8.)
Пресловутый «Светский человек» находится в т. XIV (1785) Полного собрания сочинений Вольтера (1785–1789), с. 103–126, и состоит из «Avertissement des éditeurs»[262], самого творения (с. 111–115), написанного кошмарно ходульными, как всегда у Вольтера, стихами, кое-каких любопытных комментариев к нему (включая знаменитое объяснение бегства автора в Сан-Суси), двух посланий, «Défense du mondain au l'apologie du luxe»[263] и заключительной нескладицы «Sur l'usage de la vie»[264].
8 — Ср. в «Характерах» (1688) у Лабрюйера: «Il [Narcisse] fera demain ce qu'il fait aujourd'hui et ce qu'il fit hier»[265] (описание дня молодого человека, «О городе» / «De la Ville», эпизод 12).
11 — 14 <…>
XXXVII
2 — старое французское клише le bruit, le tumulte, le fracas du monde, штамп, восходящий к Риму и римской поэзии. Я воспользовался английскими выражениями, например байроновским «веселым светским гулом» («the gay World's hum» — «Дон Жуан», песнь XIII, строфа XIII, 4). Это вовсе не то же самое, что реально слышимые шум и толкотня городской жизни, описанной в одной из предыдущих строф (см. мой коммент. к XXXV, 9).
6—10 «Годдам!», поэмке в четырех песнях, написанной «par un French-Dog [собакой-французом]» в месяце Фримере («месяце инея») XII года (октябрь — ноябрь 1804 г.), песнь I:
«сплине» см. коммент. к следующей строфе.
8 Beef-steaks… — Европейский бифштекс представлял собой небольшой, толстый, темно-красный, сочный и нежный кусок мяса, особую часть вырезки, справа щедро окаймленной янтарным жиром, и имел — если имел — мало общего с нашими американскими «стейками», безвкусным мясом нервных коров. Ближайшее подобие такого beef-steaks — филе-миньон.
«Сын Отечества», 1814, с. 128) и звучало как «бифстекс» (ед. ч.), а затем под влиянием немецкого языка превратилось в «бифштекс». В пушкинское время, когда годовая подписка на еженедельный журнал стоила тридцать рублей, порция бифштекса обходилась в двадцать пять копеек.
9 Шампанской [правильно: «шампанского»] обливать бутылкой… — В переводе я сохранил пушкинскую грамматическую погрешность. Строчка означает «запивать шампанским».
«Московский телеграф», ч. 34, № 14), в 1818 г. в Москву из Франции было завезено 158 804 бутылки шампанского приблизительно на сумму в 1 228 579 рублей; в 1824 г. — 374 678 бутылок.
14 И брань, и саблю, и свинец… — Стих раздражает своей неясностью. Что именно разлюбил Онегин? «Брань» означает военные действия; отсюда можно предположить, что около 1815 г. Онегин, подобно многим другим из числа «золотой молодежи» того времени, служил в действующей армии; более вероятно, однако, и об этом свидетельствует рукопись, что здесь говорится о дуэлях; но (для оценки поведения Онегина позже, в гл. 6) было бы крайне важно яснее сообщить о его дуэльном опыте.
«Саблю и свинец» — галлицизм, le sabre et le plomb — «палаш и пуля». Ирландец в 1800 г. сказал бы «эфес и дуло».
Сэр Джоуна Баррингтон в «Частных записках о времени моей жизни» (Jonah Barrington, «Personal Sketches of His Own Times», 1827, II, 6–7) говорит:
«Около 1777 года к „пожирателям огня“ [дуэлянтам] в Ирландии относились с огромным почтением. Ни один молодой человек не мог считать свое образование завершенным, не обменявшись выстрелами с кем-либо из знакомых. Первые два вопроса, которые задавали, желая выяснить репутацию юноши, были: „Из какой он семьи?“ [и] „стрелялся ли он?“».
На с. 10–14 Баррингтон цитирует принятый в Клонмелле рукописный кодекс чести. (См. также коммент. о дуэлях к гл. 6, XXIX–XXX.)
Интересно, нет ли связи между фр. é («пресыщенный», «скептический») и англ. to blaze в значении «стреляться».
Пушкин упоминается в числе «nobles seigneurs… qui… appelaient près d'eux pour s'exercer avec lui dans cet art qu'ils aimaient»[267] «Заметка об [Августине] Гризье» Роже де Бовуара в кн. «Оружие и дуэль» / A. Grisier, «Les Armes et le duel», Paris, 1847).
Варианты
8 В черновой рукописи (2369, л. 16 об.):
12—14
XXXVIII
1—2 — Русские критики с огромным рвением взялись за эту задачу и за столетие с небольшим скопили скучнейшую в истории цивилизованного человечества груду комментариев. Для обозначения хвори Евгения изобрели даже специальный термин: «онегинство», тысячи страниц были посвящены Онегину как чего-то там представителю (он и типичный «лишний человек», и метафизический «денди», и т. д.). Бродский (1950), взобравшись на ящик из-под мыла, употребленный с той же целью за сто лет до него Белинским, Герценом и иже с ними, объявил «недуг» Онегина результатом «царской деспотии».
И вот образ, заимствованный из книг, но блестяще переосмысленный великим поэтом, для которого жизнь и книга были одно, и помещенный этим поэтом в блестяще воссозданную среду, и обыгранный этим поэтом в целом ряду композиционных ситуаций — лирических перевоплощений, гениальных дурачеств, литературных пародий и т. д., — выдается русскими педантами за социологическое и историческое явление, характерное для правления Александра I (увы, эта тенденция к обобщению и вульгаризации уникального вымысла гениального человека имеет приверженцев и в Соединенных Штатах)
3 …английскому сплину [см. также XVI, 9 — XXXIII, 8 — beef-steaks] — Диета, на которую Пушкин сажает Онегина, лишь способствует его гипохондрии: я полагаю, что здесь присутствует любопытная реминисценция, отсылающая нас к «Письмам русского путешественника» Карамзина, где в письме из Лондона (лето 1790 г., не датировано) встречается следующая (уже тогда не соответствующая действительности) мысль: « есть их обыкновенная пища. От того густеет в них кровь; от того делаются они флегматиками, меланхоликами, несносными для самих себя, и не редко самоубийцами <…> [это] физическая причина их [сплина]…»
3—4 Хандра («-хондрия») и сплин «гипо-») иллюстрируют наглядное разделение словесного труда между двумя нациями, обе из которых известны своей любовью к скуке: англичане взяли себе первую часть слова, а русские — вторую. Конечно, гипохондрия (в первоначальном, широком значении этого слова, не включающем американский оттенок maladie imaginaire[268]), не является особенной принадлежностью какого-либо места или времени. Сплин в Англии и скука во Франции вошли в моду в середине XVII в., и в течение последующего столетия французские трактирщики умоляли страдающих сплином англичан не сводить счеты с жизнью в их заведениях, а жители швейцарских гор — не бросаться в их пропасти, к столь крайним мерам не приводила повальная, но протекающая значительно легче скука (ennui). Эта тема, даже если ограничиться строго литературными рамками, слишком нудна, чтобы подробно рассматривать ее в нашем комментарии, но несколько примеров привести необходимо в доказательство того, что к 1820 г. скука уже была испытанным штампом характеристики персонажей, и Пушкин мог вволю с ним играть, в двух шагах от пародии, перенося западноевропейские шаблоны на нетронутую русскую почву. Французская литература XVIII и начала XIX в. изобилует мятущимися, страдающими от сплина молодыми героями Это был удобный прием, он не давал герою сидеть на месте. Байрон придал ему новое очарование, подлив в жилы Рене, Адольфа, Обермана и их товарищей по несчастью немного демонической крови.
«Орлеанской девственнице» (1755), VIII: «[Сир Кристоф Арондель, душа которого была altière и indifférente[269]] Parfait Anglais, voyageant sans dessein… parcourait tristement l'Italie; / Et se sentant fort sujet à l'ennui, / Il amenait sa maîtresse [леди Джудит Розамор] avec lui…»[270] (любопытно, между прочим, что эти интонации повторились, столетием позже, у Альфреда де Виньи в его известном высказывании о Байроне и «sa Guiccioli» — рифмуется с lui); и у Вольтера же в «Женевской гражданской войне» (1767), III, где аналогичный господин, «milord Abington», «voyageait [по Швейцарии] tout excédé d'ennuit, / Uniquement pour sortir de chez lui; / Lequel avait, pour charmer sa tristesse, / Trois chiens courans, du punch et sa maîtresse»[271].
«Гипохондрике», № 1 («The London Magazine», 1777, October) пишет:
«Льщу себе мыслью, что Гипохоидрик в качестве собрания регулярно публикуемых очерков будет благожелательно принят в Англии, где недуг, известный под названием меланхолии, гипохондрии, сплина или скуки, давно считается почти что национальной болезнью».
Потом, в № 5 (1778, February), он проводит различие между меланхолией и гипохондрией, говоря, что первая «поистине беспросветна», а вторая «фантастически отвратительна». И конечно, на отдельных своих стадиях этот недуг соответствует классическим определениям, данным ему в сочинениях медиков, посвященных гипохондрии и истерии. Во Франции Лафонтен употреблял существительное («Басни», кн. II, № 18: «Chatte métamorphosée en femme»[272]) в значении «совершеннейший сумасброд», что соответствует лишь первой части Босуэллова определения.
У Лагарпа в «Лицее…» (1799, цитирую по изд. 1825 г., V, с. 261):
«Je ne sais si même en Angleterre, où l'on connait une maladie endémique qui est le dégoût de la vie, on parlerait ainsi [как и Сенека] de la passion de la mort; et le spleen n'était pas connu à Rome»[273]
—10, «Spleen, noir» y Парни и «черный сплин» в гл. 6, XV, 3 (в коммент. к гл. 6, XV–XVI).
У Нодье в письме другу (Гою) в 1799 г:
«Je ne suis plus capable d'éprouver aucune sensation vive… A vingt ans j'ai tout vu, tout connu… épuisé la lie de toutes les douleurs… Je me suis aperçu à vingt ans que le bonheur n'était pas fait pour moi»[274].
Стендаль в 1801 г. (в восемнадцатилетнем возрасте) пишет: «…ma maladie habituelle est l'ennui» («Дневник»)[275].
Рене у Шатобриана считал, что существует лишь «par un profond sentiment d'ennui»[276].
«Quelle est donc cette terrible maladie, cette langueur… ennui insupportable… mal affreux…»[277] (размышления, которым предается Гюстав де Линар в «Валери»).
Сенанкур, «Оберман» (1804), письмо LXXV:
«Dès que je sortis de cette enfance que l'on regrette, j'imaginai, je sentis une vie réele; mais je n'ai trouvé que des sensations fantastiques: je voyais des êtres, il n'y a que des ombres: je voulais de l'harmonie, je ne trouvais que des contraires. Alors je devins sombre et profond; le vide creusa mon coeur; des besoins sans bornes me consumèrent dans le silence, et l'ennui de la vie fut mon seul sentiment dans l'âge où l'on commence à vivre»[278].
До работы над «Онегиным» Пушкин «Обермана» еще не читал; он приобрел экземпляр первого издания лишь когда неподражаемо очаровательный «Оберман» наконец прославился благодаря эпиграфу в «Делорме» (1829, из первого абзаца письма XLV Обермана) и второму изданию (1833). Интонациям «Обермана» (см. приведенный отрывок) подражает Лермонтов в «Герое нашего времени» (1840): дневник Печорина, «3 июня».
«Литературной газете», 1831, XXXII, с. 458–461, см. Акад. 1936, т. 5, с 598), где он сверх всякой меры превозносит бездарный и несамостоятельный лирический сборник «Жизнь, стихотворения и мысли Жозефа Делорма» (1829) Сент-Бёва. Он нашел его необычайно талантливым, заявив, что «никогда ни на каком языке голый сплин не изъяснялся с такой сухой точностию» — эпитет самый неподходящий для цветистых банальностей Сент-Бёва[279].
У Шатобриана, 1837 («Замогильные записки» / «Mémoires d'outre-tombe», ed. Levaillant, pt. II, bk. I, ch. 11):
«Une famille de Renés-poètes et de Renés-prosateurs a pullulé; on n'a plus entendu bourdonner que des phrases lamentables et décousues… il n'y a pas de grimaud… qui, à seize ans, n'ait épuisé la vie… qui, dans l'abîme de ses pensées, ne se soit livré au „vague de ses passions“».[280]
Наконец, y Байрона в «Дон Жуане», XIII, CI, 5–8:
(Последняя строчка очень удачна, завершающее ее великолепно имитирует зевок.)
Пишо здесь дает примеч. 40. «Ennui est devenu un mot anglais à la longue Nos voisins ont les motsetc., etc.»[282]
И Байрона, и Пишо опередила Мария Эджуорт со своей переводчицей мадам Э. де Бон: «Этот недуг [ennui] не имеет точного английского названия, но, увы! в Англии прижилось его чужеземное имя» (Мария Эджуорт, «Ennui, или Воспоминания графа Гленторна» [написано в 1804, опубл. в Лондоне в 1809], гл. 1. Эта «Повесть о светской жизни», где завязкой служит подмена младенца, появилась на французском языке в 1812 г., но была на континенте не очень популярна).
Г. Фонсгрив (G. Fonsegrive) описывает ennui в La Grande Encyclopédie, vol. XV (ок. 1885), его определение (мною здесь переведенное) верно для гипохондрических настроений всех вымышленных персонажей онегинского духа:
«„Ennui“ есть ощущение печали, тревожной и непонятной, происходящее из чувства апатии и бессилия…
Насладившись чем-либо, склонный к размышлению человек с удивлением сознает, сколь пусто любое наслаждение…
Несколько раз отметив несоответствие надежды и действительности… он склонен видеть в этом закон природы… Таково состояние духа Рене.
Приверженность эпикурейству также порождает ennui»
всем надоесть; 2) покончить жизнь самоубийством; 3) вступить в какое-нибудь основательное религиозное общество; 4) тихо смириться.
Вокабуляр, обслуживающий ennui, включает также «тоску» и «скуку», которые Пушкин, из просодических соображений, часто использует как синонимы к «хандре».
9 Child-Horàld — произносится «Чильд-Гарольд», под влиянием французского произношения «Шильд-Арольд». Это — Чайльд Гарольд, герой байроновского «романа» (1812), чье лицо «часто в неистовом, веселом настроеньи странную муку выражало» (песнь I, VIII), который никем «не был любим» (IX) и чья «молодость была растрачена в безумнейших причудах» (XXVII), у него бывают «приступы хандры» (XXVIII), он «обречен ненавидеть себя, каким он стал из-за „усталости, порожденной / Всем, что ему встречается“ — „постоянной, нескончаемой мрачности, / Знаменитой тоски Агасфера“» (четырехстопная вставка после LXXXIV) и т. д.
В отвергнутом чтении этого стиха в черновой рукописи (2369, л. 16 об.) вместо героя Байрона упомянут Адольф — герой Бенжамена Констана.
Пишо и де Салль в открывающем т. 1 «Oeuvres de Lord Byron» (1819) содержании пишут заглавие поэмы как «Childe-Arold». В четвертом французском издании в т. 2 (1822) поэма названа «Childe-Harold», «poème romantique» (что, кстати, объясняет, почему Пушкин в своем знаменитом письме из Одессы в Москву весной 1824 г. назвал своего ЕО «пестрыми строфами романтической поэмы») Позднее во французском написании установился не только дефис, но и исчезло последнее «е» в первом слове; так, у Беранже в 1833 г в примечании к куплетам, посвященным Шатобриану, стоит «…le chantre de Child-Harold est de la famille de René»[283].
Ср. конец гл. 1, XXXVIII ЕО «Or Child-Harold avait le coeur malade d'ennui… Il allait errer seul, et dans une triste rêverie»[284].
Французская традиция и французское произношение, кое-какое понятие об английском «ch», транскрибирование на русский со смеси английского и французского и, наконец, но не в последнюю очередь, небрежность наборщиков — все это в совокупности привело к тому, что имя Чайльд Гарольда еще в прижизненных изданиях ЕО претерпело следующий ряд мутаций:
Child-Harold (фр.), гл. 1, XXXVIII, 9 — 1825, 1829 (так же и в черновой рукописи, 2369, л. 16 об.);
(фр.), гл. 1, XXXVIII, 9 — 1833, 1837;
Чильд Гарольд, гл. 4, XLIV, 1 — 1828, 1833, 1837 (в черновой рукописи, 2370, л. 77 об. и в обеих беловых — через дефис);
Чельд Гарольд, — 1825;
Чильд Гарольд, примеч. 4 — 1829;
Чальд Гарольд, примеч. 5 — 1833;
примеч. 5 — 1837.
Последние четыре варианта встречаются в примеч. 4 к гл. 1, XXI, 4 В черновом наброске этого примечания у Пушкина стоит сокращение «Ч. H», как если бы он напоминал себе, что «ch» правильно произносится как русское «ч», а не как французское «ш».
Русское «Гарольд», как, конечно же, и французское «Harold», имеет ударение на последнем слоге. Дефис появился по аналогии с французскими двойными именами (типа Шарль-Анри). На самом деле, конечно, «Чайльд» является архаическим обозначением юноши благородных кровей, особенно будущего носителя рыцарского звания.
См. также мой коммент. к гл. 4, XLIV, 1.
несметным пересказам неутомимых французов. Лубочные русские переложения французских романов читали только низшие сословия, а восхитительная музыка баллад Жуковского, написанных по мотивам английских и немецких поэм, завоевали русской литературе такую славу, что ущерб, нанесенный Шиллеру или Грэю, не имел большого значения. Дворянин-литератор, петербургский щеголь, скучающий гусар, образованный помещик, провинциальная барышня в осененном липами замке из крашеного дерева — все они читали Шекспира и Стерна, Ричардсона и Скотта, Мура и Байрона, а также немецких романистов (Гете, Августа Лафонтена) и итальянских поэтов (Ариосто, Тассо) во французских переложениях, и только в них.
Первым французским переводчиком Байрона был, кажется, Леон Тьессе (Léon Thiessé, «Zuleika et Sélim, ou la Vierge d'Abydos», Paris, 1816), но его переводы читали мало. Отрывки из четырех песен «Чайльд Гарольда» и фрагменты из «Шильонского узника», «Корсара» и «Гяура» были анонимно опубликованы в Женевской универсальной библиотеке в серии «Литература», т. V–VI (1817), VII, IX (1818) и XI (1819). Именно об этих переводах (которые сам Байрон, недостаточно знавший французский, ставил выше пишотовских!) идет речь, например, в письме Вяземского А. Тургеневу в Петербург от 11 октября 1819 г. «Я все это время купаюсь в пучине поэзии: читаю и перечитываю лорда Байрона, разумеется, в бледных выписках французских»{28}. Примерно в то же время на тот же женевский источник вынуждены были полагаться Ламартин и Альфред де Виньи во Франции.
К 1820 г. нетерпеливые русские читатели уже могли получить четыре начальных тома первого издания (1819) сочинений Байрона, переводы которых выполнили Пишо и де Салль; в этих-то прозаических переложениях, жалких и искаженных подобиях оригиналов, Пушкин впервые и прочитал (возможно, по дороге из Петербурга в Пятигорск, и уж наверняка в Пятигорске, летом 1820 г., вместе с братьями Раевскими, см. коммент. к XXXIII) «Корсара», «Манфреда» и первые две песни «Паломничества Чайльд Гарольда». Видение о барышнях Раевских (знавших английский от гувернантки), в беседках либо во гротах обучающих влюбленного, но усердного Пушкина языку Байрона, — не более чем легкий бред русских издателей. Необходимо отметить, что, превращая всю поэзию Байрона в гладкую французскую прозу, Пишо не только не заботился о точности, но методично переписывал байроновские тексты самым легкочитаемым, то есть самым банальным, французским языком прошлого столетия.
В том первом издании сочинений Байрона переводчики, Amédée Pichot и Eusèbe de Salle, сохранили анонимность. Во втором издании они подписались общим псевдонимом что является (неточной) анаграммой их имен и, по нелепой случайности, звучит сходно с русским словом «шестипалый». Во время подготовки третьего издания А. П. и Э. Д. С. поссорились (см. примечание Пишо, VI, с 241), и начиная с восьмого тома (1821) Пишо остался в творческом одиночестве. Вот краткое описание четырех изданий этого монументального и бездарного труда; все они выпущены парижским издателем Ladvocat (более подробные библиографические сведения см. в каталоге Французской национальной библиотеки и в перечне переводов на французский язык у Эдмона Эстева в книге «Байрон и французский романтизм» (Edmond Estève, «Byron et le Romantisme français», Paris, 1907, p. 526–533)):
(1) «OEuvres de lord Byron», –1821 (в т. 1, 1819, вошли «Le Corsaire», «Lara» и «Adieu»; в т. 2, 1819 — «Le Siège de Corinthe», «Pansina», «Le Vampire», «Mazeppa» и стихотворения, в т. 3, 1819 — «La Fiancée d'Abydos» и «Manfred»; в т. 4, 1819 — первые две песни из «Le Pèlerinage de Childe-Harold»; в т. 5, 1820 — третья песнь из «Childe-Harold», «Le Giaour» и «Le Prisonnier de Chillon»; в т. 6, 1820 — первые две песни из «Don Juan»; в т. 7, 1820 — четвертая песнь из «Childe-Harold»; в т. 8, 1820 — «Верро» и стихотворения; в т. 9, 1820 — четыре акта «Marino Faliero»; в т. 10, 1821 — пятый акт «Marino Faliero», стихотворения и «Les Poètes anglais et les Critiques écossais»).
(2) OEuvres complètes de lord Byron, перевод A. E. de Chastopalli (первые три тома) и А. Р. (последние два тома), в 5-ти т., 1820–1822 (в т. 2, 1820, вошли «Le Giaour», первые две песни из «Don Juan» и «Beppo», в т. 3, 1820 — «Childe Harold» и «Vampire», из последующих изданий исключенный).
(3) OEuvres complètes de lord Byron, перевод A. P. и E. D. S. (первые семь томов) и А. Р. (последние три тома), в 10-ти т., 1821–1822.
(4) «4e édition entièrement revue et corrigée», «в переводе A. P…t», с предисловием Шарля Нодье, в 8-ми т., 1822–1825 (первые пять томов вышли в 1822 г., в т. 2 вошел «Childe-Harold»; в т. 6, 1823 — первые пять песен из «Don Juan», а в т. 7, 1824 — все остальные).
В своем комментарии я пользовался 2-м и 4-м изданиями.
Пушкин, находясь в Михайловском, написал Вяземскому в Москву в ноябре 1825 г.: «Прочитав первые 2 [песни „Дон Жуана“], я сказал тотчас [Николаю] Раевскому, что это chef-d'oeuvre Байрона, и очень обрадовался, после увидя, что W. Scott моего мнения» (отзыв Скотта, опубликованный в «Эдинбургском еженедельном журнале» от 19 мая 1824 г. цитировался русскими изданиями).
«Дон Жуана» Пишо вышли в т. 4 в 1820 г., и впервые Пушкин прочел их, вместе с последними двумя песнями «Паломничества» не раньше января 1821 г. и не позднее мая 1823 г., либо в Каменке (Киевской губернии), либо в Кишиневе. Впоследствии, но не позднее осени 1824 г., к нему попал 6-й том 4-го (1823), пишотовского издания с уже известными ему двумя песнями из «Дон Жуана» и с тремя следующими.
В том же письме Вяземскому, из Михайловского в Москву в ноябре 1825 г., приведенному выше фрагменту предшествуют следующие слова: «Что за чудо Д[он] Ж[уан]! Я знаю только 5 перв. песен».
Наконец, в декабре 1825 г. Пушкин, в Михайловском, с помощью своих приятельниц Аннеты Вульф и Анны Керн получил из Риги (служившей окном в западную литературу) остальные одиннадцать песен «Дон Жуана» в 7-м пишотовском томе (1824).
Здесь, возможно, уместны будут несколько хронологических примеров, иллюстрирующих единоборство поэта с английским языком. Большей частью они основаны на рукописях, собранных Львом Модзалевским, Цявловским и Зенгер в публикации «Рукою Пушкина» (М., 1935)
— часто только дочерей. У Ольги, сестры поэта, одно время была английская гувернантка, мисс или миссис Бейли (Bailey или Baillie), однако точно известно, что, уезжая в 1820 г. из Петербурга в свою плодотворную южную ссылку, Пушкин английского не знал. Как и большинство русских, он не был силен в языках: даже его французский, освоенный в детском возрасте, был лишен индивидуальности и, судя по письмам поэта, на протяжении всей его жизни сводился к блестящему владению речевыми штампами XVIII в. Во всех своих периодически (с начала 1820-х по 1836 г.) предпринимаемых попытках изучить английский самостоятельно Пушкин так и не продвинулся дальше начальной стадии. Из его одесского письма Вяземскому в июне 1824 г. мы узнаем, что он по-прежнему произносит «Чильд Гарольд», что лишь на полшага отличается от французского произношения.
В 1821 или 1822 г., взявшись без подстрочника переводить первые четырнадцать строчек байроновского «Гяура» на французский (характерен выбор языка перевода!), Пушкин, словно двоечник-школяр, передает «the Athenian's grave» («надгробие афинянина») как «la grève d'Athènes» — «песчаный берег Афин», тогда как в его волшебном русском это словосочетание преобразилось в «прах Афин».
Пытаясь в 1833 г. с помощью англо-французского словаря сделать дословный перевод начала «Прогулки» Вордсворта, Пушкин неверно понимает такие простые выражения, как «brooding clouds» («нависшие облака»), «twighligt of its own» («внутренний сумрак [в пещере]»), «side-long eye» («краем глаза, боковым зрением»), «baffled» («затрудненный») (тетрадь 2374, л. 31 и 31 об.){29}
В 1835 г., работая над заметками, основанными на «Mémoires de lord Byron» (изд. Thomas Moore, перевод Mme Louise Sw[anton]-Belloc, Paris, 1830), Пушкин, в ужасной французской манере, как и десятью годами раньше в черновике ЕО, гл. 2, XXIb, 1, расшифровывает «Mrs» (миссис) как «мистрисс»{30}.
«To Ianthe» («Ианте»), передает «guileless beyond… imagining» («простодушный сверх всякого воображения») как «не обманчивая пред воображением», a «hourly brightening» («прояснение на час») как «минутное сияние»{31}.
Неудивительно, что в «Cours de langue anglaise…» (СПб., 1817) П. Дж. Поллока разрезано лишь несколько страниц, и то не подряд[285].
11 бостон — это не танец, а карточная игра, родственница виста «Русский бостон» лишь немногим отличается от обычного (например, главная масть в нем не червонная, а бубновая) и представляет собой разновидность бостона-фонтенбло.
12 Ни милый взгляд, ни вздох нескромный… — Здесь, чтобы точно перевести русский четырехстопный стих, понадобилась вся длина английского александрийского стиха! Случай поистине редкий, парадоксальный.
13 Ничто не трогало его — Галлицизм (rien ne le touchait), который до самого 1860 г. осуждали даже некоторые западники. Сегодня это сочетание в русском языке совершенно естественно.
3 Черновая рукопись (2369, л. 16 об.):
9 Черновая рукопись (там же), отвергнутое чтение:
В пушкинских рукописях не найдено ничего, что могло бы изначально составлять содержание этих строф. В беловой рукописи строфа XLII идет сразу за XXXVIII. Не исключено, что пропущенные строфы есть фикция, несущая некую мелодическую нагрузку — это обманная задумчивость, придуманный трепет сердца, мираж моря чувств, ложное многоточие ложной недосказанности.
XLII
6 Толкует Сея и Бентама… — Неподражаемый Бродский дает понять, что «буржуазный либерализм» Жана Батиста Сея, автора «Трактата по политической экономике» («Traité d'économie politique», 1803), и «пророческая болтовня» (по выражению Маркса) ученого-юриста Иеремии Бентама (1748–1832) не могли удовлетворить подсознательно свойственного Онегину большевизма. Прелестно. Позднее в библиотеке Пушкина появились «Сочинения И. Бентама, английского юрисконсульта» («OEuvres de J. Bentham, jurisconsulte anglais», Brussels, 1829–1831, 3 vols, страницы не разрезаны). Был у него и «Томик, содержащий некоторые заметки о людях и обществе» Сея («Petit Volume contenant quelques aperçus des hommes et de la société». 2nd edn., Paris, 1818).
9 непорочны — «чисты», «незапятнаны», «безгрешны» — вот возможные толкования этого неоднозначного эпитета.
13 Так неприступны… — Надев маску схолиаста, Пушкин в примечании 7 отсылает читателя к посмертно (1818) изданной книге г-жи де Сталь «Десятилетие изгнания» («Dix Ans [или Années] d'exil») Я изучил последние десять глав, в которых не слишком наблюдательная де Сталь рассказывает о своей поездке в Россию в 1812 г. (она приехала в июле), неожиданно совпавшей по времени с эскападой Наполеона, гораздо менее удачной. Пушкин, конечно же, имеет в виду тот фрагмент ч. II, гл. 19, где путешественница описывает престижный петербургский пансион для барышень: «La beauté de leurs traits n'avoit rien de frappant, mais leur grâce étoit extraordinaire; ce sont des filles de l'Orient, avec toute la décence que les moeurs chrétiennes ont introduite parmi les femmes»[286]«décence» и «moeurs chrétiennes» — поэт не питал иллюзий относительно моральных устоев своих прекрасных современниц. Круг иронии замкнулся.
Вариант
9—12 В первой редакции главы:
XLIII
1 Красотки молодые — куртизанки, которых лихо уносят открытые легкие дрожки молодых повес. Экипаж этот пришел в Англию под претерпевшим целый ряд транслитераций названием «droitzschka» («дройцшка»), но к концу 1830-х гг. в Лондоне уже назывался «дроскер» или «дроски», почти вернувшись к своему исконному имени «дрожки».
В беловых рукописях Пушкин колебался между «красотками» и «гетерами», или, как их отвратительно именовали тогда в Лондоне, «кипридами». По-русски приличного названия для этих девушек (многие из которых были из Риги или Варшавы) не существовало. В XVIII в. писатели, и Карамзин в том числе, пытались из «filles de joie» сотворить невозможных «нимф радости».
2 — трудный для перевода эпитет. Он охватывает спектр значений от «веселый», «бойкий», «лихой» до удачливости, бесшабашной отваги и той щеголеватой силы, что ассоциируется с пиратами и бандитами с большой дороги. Ономатопеичность начального «у» (в существительном «удаль» оно еще и ударное), напоминающего боевой клич, протяжный вопль, вой ветра или стон страсти, в сочетании с «д», «а» и «ль», составляющими слово «даль», фр. le lointain (не просто далекое расстояние, но романтика дали, туманность дали) придает напевность мужественным словам «удаль», «удалой», «удалый». Чуть дальше Пушкин использует «удалая» как традиционный эпитет к слову «песня».
3—4 — произносится «па петербурской маставой». Обратите внимание на двойной скад и на захлестнувший стих торопливый повтор «па» и «пе». Пушкин воспользовался этим же приемом в поэме «Медный всадник» (с подзаголовком «Петербургская повесть», 1833), в ч. II, стихе 188, где ожившая статуя царя Петра с тяжелым грохотом (безударные «о» звучат как «а») скачет:
Здесь два одинаковые «па» взрывают начало стиха, придавая ему еще большую звучность (в такт стуку бронзовых копыт).
В Петербурге улицы были вымощены либо булыжником, либо щебнем. Около 1830 г. начали мостить шестиугольными сосновыми торцами, подогнанными друг к другу, словно рукой столяра.
6 … — Немного похожее определение, «отступник света», было дано поэтом (в конце августа 1820 г., в Крыму, в Гурзуфе) безымянному русскому дворянину, герою «Кавказского пленника», который, «в сердцах друзей нашед измену, / В мечтах любви безумный сон», и (стихи 75–76):
отправился на далекий Кавказ (в окрестности Пятигорска, единственного знакомого тогда Пушкину места на Кавказе) в байроническом поиске внутренней «свободы», вместо которой нашел плен. Герой этот — смутный и наивный прототип Онегина.
[259] «К вопросу о влиянии Вольтера на Пушкина» (П. и его совр., 1923, т. 9, вып. 36, с. 71–77 (Примеч. В. Н.)
«День порядочного человека» (фр.)
[261] Войдите к нему, повсюду полотна, / Произведения искусства предстанут вашим взглядам… / Он бежит принять ванну /…он летит на свидание… / Он освистает какую-нибудь новую оперу… / Вино Аи, пена которого из бутылки с силой / Подобно молнии выталкивает пробку… (фр.)
[262] «Уведомление издателей» (фр.)
[263] «В защиту светского человека, или Апология роскоши» (фр.)
[264] «Что такое знать жизнь» (фр.)
«Он [Нарцисс] завтра будет делать то же, что делает сегодня и что делал вчера» (фр.)
[266] Карлик Сплин, мрачное дитя Земли, / Под власть которого подпала Англия, /…/ …ростбиф с кровью, / Холодные остроты… /…/ Сок Аи… / А эти господа, пьянея от французских вин, / Горланят тосты смерть французам (фр.)
[267] «Знатных господ которые, приглашали к себе, чтобы поупражняться с ним в том искусстве, которое они любили» (фр.)
[268] Мнимая болезнь (фр.)
(фр.)
[270] «Безукоризненный англичанин, путешествовавший без всякой цели… печально пересекал Италию, / И так как чувствовал себя всецело во власти скуки, / Он вез с собою свою любовницу…» (фр.)
[271] «Милорд Абингтон» «путешествовал, преисполненный скуки, / Исключительно, чтобы не сидеть дома, / И имел, чтобы скрасить свою тоску, / Трех гончих, пунш и любовницу» (фр.)
[272] «Кошка, превратившаяся в женщину» (фр.)
[273] «Я не слышал, чтобы даже в Англии, известной своей национальной болезнью отвращения от жизни, так говорили бы о жажде смерти, а сплин в Риме не был известен» (фр.)
«Я не способен более испытывать никакого живого чувства… В двадцать лет я уже все видел, все узнал испил до дна чашу страданий… В двадцать лет я понял, что счастье сотворено не для меня» (фр.)
[275] «…скука есть моя привычная болезнь» (фр.)
[276] «Из чувства глубокой скуки» (фр.)
[277] «Какова же эта страшная болезнь, эта слабость невыносимая скука ужасное зло…» (фр.)
[278] «Как только я вышел из поры детства, о которой сожалеют, я вообразил, я почувствовал, что такое настоящая жизнь но в ней я нашел лишь фантастические впечатления я искал живых существ, по находил только тени, хотел гармонии, но находил только противоречия. Тогда я сделался мрачным, погруженным в себя, пустота терзала мое сердце, бесконечные нужды незаметно истощили меня, жизнь мне наскучила, и это чувство стало для меня единственным в возрасте, когда только начинают жить» (фр.)
…je valsais…
Entourant ma beauté de mon bras amoureux,
Sa main sur mon épaule, et dans ma main sa taille,
Ses beaux seins suspendus à mon coeur qui tressaille
à l'arbre ses fruits…
(«…я вальсировал…
Обнимая мою красавицу влюбленной рукой,
Ее рука у меня на плече, ее стан под рукою моей,
Ее прекрасные груди были подвешены к моему содрогающемуся сердцу,
…» — фр.)
(Примеч. В. H.)
[280] «Род Рене-поэтов и Рене-прозаиков размножился, все умолкло, кроме шума жалких, бессвязных фраз… не осталось школяра… который бы в шестнадцать лет не пресытился жизнью… который в мысленной пучине не предался бы „неопределенности cвоих страстей“» (фр.)
[281] Ибо ennui выросла на английской почве, / Хоть на пашем языке ей нет названья — / У нас это слово оборачивается действием, и мы предоставляем французам переводить / Ту ужасную зевоту, которую не может ослабить даже сон (англ.)
«Скука стало со временем английским словом У наших соседей есть слова blue devils, spleen и т. д. и т. п.»
«…певец Чайльд-Гарольд происходит из семьи Рене» (фр.)
[284] «Итак, сердце Чайльд-Гарольда изнывало от тоски. Он одиноко бродил, погруженный в безотрадные думы» (фр.)
[285] Согласно «Библиотеке А С Пушкина» Бориса Модзалевского, библиографическому описанию принадлежавших Пушкину книг, в П. и его совр., 1909, т. 3, вып. 9-10 с 312.
[286] «В красоте их черт не было ничего вызывающего, но они были исполнены необычайной прелести, это были девы Востока, державшиеся со всем приличием, какое христианские нравы привили женщинам» (фр.)
{27} Толстой Я. Н. Мое праздное время, или Собрание некоторых стихотворений. СПб., 1825. С. 47–48.
{28} Остафьевский архив князей Вяземских. СПб., 1899. Т. 1. С. 326.
{29} Рукою Пушкина. М.; Л., 1936. С. 90.
«Байрон» (Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 16 т. М.; Л., 1937. Т. 11. С. 276. Далее — ПСС.)
{31} Рукою Пушкина. С. 101.