Комментарии к "Евгению Онегину" Александра Пушкина
Глава пятая. Эпиграф, пункты I - XVIII

Эпиграф

Две строки из последней строфы баллады Жуковского «Светлана» (1812), упоминаемой в моем коммент. к главе Третьей, V, 2–4 и главе Пятой, X, 6.

Две заключительные строфы этой баллады адресованы Александре Протасовой (1797–1829), крестнице и племяннице Жуковского (дочери его сестры). В 1814 г. она вышла замуж за незначительного поэта и литературного критика Александра Воейкова (1778–1839), который обходился с ней жестоко и бессердечно. Она в полной мере познала «сии страшные сны» и в молодые годы умерла в Италии. В нее был влюблен Александр Тургенев; в письме от 19 окт. 1832 г. Жуковский послал ему надпись на церковнославянском языке для ее надгробного памятника в Ливорно (Архив братьев Тургеневых, вып. 6, [1921], с. 461). Александра была сестрой Марии Протасовой (1793–1823), которую Жуковский любил на протяжении всей своей жизни; в 1817 г. она вышла замуж за выдающегося хирурга — доктора Ивана Мойера (Иоганн Христиан Мойер, 1786–1858).

Беловая рукопись главы Пятой (ПБ 14) предлагает два эпиграфа: первые два слова из строк Петрарки, использованных в качестве эпиграфа в главе Шестой, они здесь, — возможно, всего лишь фальстарт; а тема из «Светланы», строфа II, 1–8, возвращает нас к строфе V главы Третьей:

I

В верхней части черновика (2370, л. 79 об.) Пушкин записал дату — «4 генв.» (4 янв. 1826 г.)

² на дворе; ⁷ двор; ¹¹ на дворе. «Двор» в строке 7 является одной из конкретных реалий в ряду других (куртины и т. д.). «На дворе» в строке 11 может означать «на улице» или (что более вероятно в данном контексте) «снаружи», «за стенами дома». «На дворе» в строке 2 выражает более расплывчатое, более общее и абстрактное значение чего-то, происходящего на большом пространстве под открытым небом. И на самом деле, выражение «на дворе» в этой идиоматической фразе «осенняя погода стояла… на дворе» означает почти то же самое, что и «на дворе дождь». Следовательно, строки 1–2:

подразумевают всего лишь то, что такая (осенняя) погода продолжалась (или длилась) в том году (1820) долго (до января 1821 г.), но поскольку сам процесс этого «стояния» должен где-то происходить, по-русски фраза завершается наречием «на дворе».

^{3, 10, 13} Зимы («зима», прилаг. «зимний»). «Зима» повторяется в этой строфе трижды.

Необходимо заметить, что в предыдущей главе (Четвертой, XL) лето довольно несообразно заканчивается ноябрем, что противоречит утверждению о непродолжительности русского лета (глава Четвертая, XL, 3), поскольку осенняя погода в тех краях, где находилось поместье Лариных, обычно наступала не позднее последних чисел августа (по старому стилю, разумеется). Иначе говоря, запаздывание обоих времен года (и осени, и зимы) в «1820 году» в главе Четвертой показано не очень отчетливо, хотя время, отраженное в строфах XL–L главы Четвертой (от ноября до начала января), соответствует времени в главе Пятой, I–II. Пушкинский «1820 год» отличается от исторического 1820 г., который в северо-восточной России был отмечен очень снегопадами (в С. -Петербургской губернии снег выпал 28 сентября, судя по письму Карамзина к Дмитриеву).

⁵ Все четыре переводчика «ЕО» на английский — Сполдинг, Дейч, Элтон и Рэдин — ошибаются в дате, понимая «на третье» как «третьего»!

⁹ узоры. Выражение относится к морозным узорам.

¹² мягко. Французское «moelleusement» «мягко, пушисто» — слово-гибрид, сочетающее в себе такие значения, как «податливый» и «толстый».

¹⁴ Все ярко, все бело кругом. См.: Томсон, «Зима» (изд. 1730–38 гг.), строки 232–34:

II

Эту строфу часто можно встретить в русских школьных учебниках как отдельное стихотворение, озаглавленное «Зима»; а в 1899 г. некто Плосайкевич сочинил «Детский дуэт» на текст этой строфы, из которой выкроил восьмистишие «Русская зима» и шестистшие «Мальчик-забавник».

^1–4 Масса нелепостей, которыми полны переводы пушкинского романа у Сполдинга (1881), Дейч (1936), Элтона (1937) и Рэдин (1937), не имеет, разумеется, ничего общего с «ЕО».

¹⁰ жучку (курсив в русском тексте). Маленькая черной шерсти собака и, в расширительном смысле, любая маленькая «дворняжка».

III

³ низкая природа. Здесь Бродский дает идиотски-глупый комментарий: «Дворянские читатели были оскорблены реалистическими описаниями природы». На самом же деле, Пушкин, конечно, имеет в виду среднего читателя, приверженного всему французскому, «утонченный» вкус которого — «le bon goût» — мог быть оскорблен.

⁶ Другой поэт; ^7–13 первый снег… В примечании к рукописи (ПД 172), подготовленной для издания 1833 г., читаем: «Первый снег Вяземского. Красивый выходец и проч. Конец [стихотворения]. Барат[ынский] в Финл[яндии]».

Отрывок из «Первого снега» Вяземского (1819; см. мой коммент. к эпиграфу главы Первой) звучит так:

Убедительный пример цветистого и многословного стиля Вяземского, изобилующего определениями и определениями определений. Стихотворение заканчивается (строки 104–05):

Пушкин легко догнал и оставил позади Вяземского и Баратынского (см. следующий коммент.) в своих небольших стихотворениях «Зима» (1829) и «Зимнее утро» (1829), краски которых восхитительно чисты, а язык гармоничен, лаконичен и близок к разговорной речи.

^13–14 Ссылка на фрагмент из «Эды» Баратынского, опубликованной в «Мнемозине» в начале 1825 г., а также в «Полярной звезде» в том же году. Этот фрагмент несколько отличается от текста 1826 г. (строки 623–31):

величественное изображение сосен (глава Пятая, XIII). Баратынский заменяет сосны «мглой волнистой и седой», в которой «исчезает небо» в издании «Эды» 1826 г.

IV

^6–7 зарею поздной / Сиянье розовых снегов. Ср.: Томас Мур, «Любовь ангелов» (1823), строки 98–99, «История первого ангела»: «… снег / Розоватый в закатном пламени».

«Поэзия мистера Мура, — писало „Эдинбургское обозрение“ в феврале 1823 г. — это роза без шипов — на ощупь она как бархат, цветом — багрец… Поэзия лорда Байрона — колючая куманика, а иногда и смертоносный анчар» (см. коммент. к главе Первой, XXXIII, 3–4).

В этом образе «розовых снегов» наш поэт создает амальгаму из мороза и роз («морозы — розы») на основе «ожидаемой рифмы», брошенной читателю в главе Четвертой, XLII.

¹⁴ Множественное число винительного падежа, употребленное здесь, — вульгаризм в речи этих самых служанок более уместный, чем правильное «мужей» (которое появляется в издании 1828 г. и затем в том же году исправляется на ныне принятое в перечне ошибок, приложенном к главе Шестой). Интересно, что предсказание сбылось — Ольга выходит замуж за улана, а Татьяна — за важного генерала.

V

^9–12 Такие же суеверия были распространены в Уэльсе, судя по следующему наблюдению Р. П. Хэмптона Робертса в «Notes and Queries», 5 серия, VII, [17 февр. 1877 г.], с. 136: «На острове Англси мне рассказывали, что такие действия кошки [умывание] предсказывают не дождь [как обычно считается в Англии], а прибытие гостя. Если кошка умывает только мордочку, дату приезда гостей точно установить нельзя; но если, умываясь, кошка лапой захватывает и уши, то гостей можно ожидать в тот же день».

⁹ Жеманный кот. В издании 1828 г. после слова «жеманный» добавлено «ль», что означает «если» или «когда».

VI

^2–7 «Я узнал, как падучая звезда нарушает ночной покой… Нет ничего столь незначительного, что не казалось бы зловещим воображению, преисполненному дурными предчувствиями и предзнаменованиями» (Аддисон, «Зритель», № 7, 8 марта 1711 г., где он очень остроумно потешается над суеверными дамочками).

Падающие звезды с незапамятных времен считались вестниками беды.

VII

¹ Что ж? Эта вопросительная формула означает здесь «Что бы вы думали?» или «Странно сказать».

¹¹ У гробовой своей доски. Идиома, означающая «у врат могилы».

VIII

² воск потопленный. Пушкинский эпитет возник под влиянием глаголов «растопить» (переходи.) и «топить» (переходн. и непереходн.), означающих «погружать в воду» и «растворять». Иногда вместо горячего воска растапливали и бросали в воду олово, где оно принимало различные формы, по которым предсказывали будущее. Служебник 1639 г., «Потребник», упоминает чародеев двух видов, занимавшихся волшбой — это «восколеи» и «оловолеи» (те, кто разливает эти вещества).

^5–8 Рождественские и крещенские песнопения во время гаданий (подблюдные песни) начинаются запевом, прославляющим Бога: «Слава Тебе, Боже, слава!» Девушки и женщины, собравшиеся на гаданье, бросают кольца и другие дешевые украшения в блюдо или миску с водой. Затем блюдо покрывают платком и начинают петь святочные песни. В конце каждой песни из воды наугад вынимают брошенное туда украшение и его владелица по характеру только что спетой песни определяет, что ее ждет в будущем.

⁷ вынулось. Напрашивающийся очевидный перевод «был вынут» не содержит элемента случайности и неизвестности, присущего русскому глаголу.

⁹ мужички-то. Эта уменьшительная форма существительного и простонародная частица «-то» не находят себе аналога в английском языке.

^–12 Это хорошо известная «святочная» песня (прилагательное образовано от слова «святки», обозначающего период продолжительностью в двенадцать дней с Рождества Христова — 25 декабря, до Крещения — 6 января). Песня звучит так:

Река Яуза — приток реки Москвы к востоку от Кремля. Каменная церковь Спаса была построена в 1483 г. Обычно считалось, что эта песня предсказывает смерть пожилым людям.

¹⁴ кошурка. В песне поется:

Эта «улещивающая» песенка — предвещание свадьбы, как замечает Пушкин в своем примеч. 29.

IX

⁵ В открытом платьице. «в полуоткрытом пеньюаре», Элтон — «с непокрытой головой, в шарфе», мисс Дейч — «не обращая внимания на холод»; только у мисс Рэдин перевод верен.

⁶ На месяц зеркало наводит; ¹³ Как ваше имя? Это хорошо известный способ гаданья на улице. Не только эта офранцуженная девица с голыми плечами, но и русская крестьянская девушка в сапожках и платке выходила на деревенский перекресток и наводила свое зеркальце на месяц, ожидая, когда в нем появится ее суженый. Читатель может вспомнить старый английский заговор:

Другой старинный способ гаданья (не упоминаемый Пушкиным, но открывающий «Светлану» Жуковского) состоял в том, что за ворота на дорогу бросали башмачок и смотрели, как он лег на снег — куда показывает его носок, там и живет будущий супруг.

Строфа заканчивается описанием обычая, который робкая Татьяна вряд ли осмелилась бы исполнить — он заключался в том, чтобы выйти за ворота и заговорить с первым встречным прохожим.

¹³ Смотрит он. Глагол «смотреть», «глядеть» (глава Шестая, XXIV, 13) в русском языке употребляется чаще, чем в английском. Иногда он играет роль всего лишь синтаксического указателя, привлекающего внимание читателя к наступающему действию или событию (как в данном случае) или создает определенное настроение (удивления или неуверенности) — «Князь на Онегина глядит» (глава Восьмая, XVII, 11). Широко распространен также глагол совершенного вида «взглянуть» — «Взгляну на дом» (глава Седьмая, XVI, 4). Но самым поразительным феноменом этого ряда являются русские «взгляд» и «взор». К ним легко подобрать рифму и, подкрепленные эпитетом («томный», «печальный», «радостный», «мрачный»), они становятся готовой формулой, передающей состояние души посредством выражения лица персонажа.

¹⁴ Агафон. Производит гротескное впечатление. Эта русская версия имени Агато или Агатоникус (см. примеч. 13 Пушкина к главе Второй, XXIV, 2, относительно сладкозвучных греческих имен) для русского уха звучит тяжеловесно и по-деревенски грубо. Аналог ему в Англии можно найти среди библейских имен. Только представьте себе юную английскую леди образца 1820 г., которая, украдкой выбравшись за ворота своего имения и спросив проходящего мимо работника, как его зовут, узнает, что имя ее будущего супруга не Аллан, а Ной.

X

^{1, 5,8, 9, 14} Татьяна. Следует заметить, что имя Татьяны упоминается пять раз в этой связанной с гаданьем на зеркалах строфе; есть в ней и другие повторы. Интересно, не являются ли они эхом ее заговоров; припоминаются повторы слов в первой строфе этой главы. Зеркало Татьяны можно было бы сравнить с пушкинским «магическим кристаллом» в главе Восьмой, L.

^1–3 няни… в бани. Окончание слова, стоящее в предложном падеже в строке 3, приспособлено к рифме. Правильная форма, разумеется, «в бане» (или, по старой орфографии, употреблявшейся в девятнадцатом веке, «в бане»).

В Аравии «основным обиталищем джиннов является баня» (Томас Патрик Хьюз, «Словарь ислама», [Лондон, 1885], с. 136).

Нам не ворожить с Татьяной в ларинской бане. Вместо этого в главе Седьмой мы будем сопровождать ее к оставленному хозяевами барскому дому, где в модной келье, она, очарованная, будет вызывать духа, — изучая магические знаки на полях книг Онегина. Ее книги тоже дали свои плоды. Зеркало под подушкой, в котором отражалась дрожащая луна, сменило «Вертера», который когда-то лежал здесь, а этот роман, в свою очередь, будет заменен «Адольфом».

^6–8 Ср. другие милые фразы, касающиеся Татьяны.

⁶ Светлана. Еще одна отсылки к упоминаемой в главе Третьей, V, 2–4 (см. коммент.) прелестной балладе Жуковского, из которой взят эпиграф для главы Пятой. Светлана гадает перед зеркалом и зажженными свечами за накрытым на двоих столом. Внезапно появляется отсутствовавший целый год ее возлюбленный — с горящим жутким взором, — и, как герой «Леноры» Бюргера, увозит ее к своей собственной могиле. Однако все это происшествие оказывается сном; и утром возлюбленный Светланы является домой цел и невредим, после чего они женятся. Баллада заканчивается двенадцатистрочной заключительной строфой (или напутствием, используемым в таком, полном добрых пожеланий, типе стихотворения, который называется «баллада»):

и восемь строк дальше, до конца стихотворения:

Картина в духе Ленского.

Строфа V «Светланы» не без причины присутствует в призматическом мышлении Пушкина:

В каждой из двенадцати строф стихотворения рифмы расположены следующим образом: babaceceddiffi.

Строка 13 легла в основу прозвища, под которым Пушкин в 1817–1818 гг. был известен в клубе «Арзамас», на обедах которого подавался жареный гусь. Все члены клуба носили прозвища, заимствованные из баллад Жуковского (см. мой коммент. к главе Восьмой, XIV, 13). Эхо этих обедов — скелет гуся и останки его малинового колпака — отзовется в сне Татьяны в главе Пятой, XVII, 3–4.

¹¹ Лель. По-украински Лело, по-польски Лелум (Снегирев, «Русские простонародные праздники», I, 119, 165, 184) — языческий бог (любви и лесов) или, как можно предположить, чего-то одного из двух; по-видимому, имя это происходит от простого рефрена; его можно сравнить с припевами «лели, лели, лели» и «ай, люли, люли» русских песен. Вспоминается также начало старинной английской баллады: «Внизу, в долине, солнце ясное садится / Лилли о лилле, лилли о ли».

В одной старинной русской песне, которую пели на Троицу, говорилось:

В этой и других русских песнях «калина» и «малина» — обычные рифмующиеся слова, почти лишенные смысла (и с весьма необычным ударением); но поскольку русско-английские словари обнаруживают безнадежную беспомощность в отношении ботанических терминов, нижеследующая информация может оказаться полезной.

«Калина» — одно из многих названий Viburnum opulus L. <по Линнею>. Уильям Тернер в книге «Травник» (1562) окрестил ее «ople tre», от французского «opier», современное «obier» или «aubier». Может быть, это «whipultre» Чосера? Она называется также «клюквенное дерево» (дурацкое, вводящее в заблуждение название, ибо это растение не имеет ничего общего с клюквой); садовникам оно известно как «снежки» или «калина обыкновенная». Оно представлено родственными видами в Северной Америке.

«Малина» — широко распространенная в Европе ягодная культура, Rubus idaeus L.

^12–13 Ср.: Джон Брэнд. «Наблюдения над старинными народными обычаями Великобритании» (Лондон, 1882), II, с. 165–66: «На севере [Англии] ломтики свадебного пирога трижды… пропускают сквозь обручальное кольцо, после чего молодые люди и девушки кладут их себе под подушки, чтобы увидеть во сне… „мужчину или женщину, которых небо определило им в спутники жизни“».

В Англии существует или существовало также гаданье с помощью «луковицы св. Томаса» — девушки чистят лук и кладут его на ночь под подушку с молитвой, обращенной к этому святому, прося его показать им во сне их истинного возлюбленного.

XI

^1–2 И снится чудный сон Татьяне. / Ей снится, будто бы она. Точно такая же интонация используется Пушкиным в «Руслане и Людмиле», песнь V, строки 456–57: «И снится вещий сон герою, / Он видит, будто бы княжна…» (обратите внимание на одинаковое окончание стихов слогом «на»).

¹⁰ мосток. Это я рассматриваю как отраженный во сне образ еще одного способа гаданья. Снегирев (в работе, упомянутой в коммент. к строфе X, 11: т. II [1838], с. 52) и анонимные составители различных изданий «Мартына Задеки» (например, 1880 г.) сообщают следующее. Маленький мостик, сплетенный из березовых прутьев (наподобие тех, что идут на «веники», которыми русские докрасна хлещут себя в бане), кладется под девичью подушку. Отходя ко сну, девушка произносит заговор: «Кто мой суженый, тот переведет меня через мост». И суженый является ей во сне и ведет ее через мост, взяв за руку.

Следует заметить, что медведь, кум Онегина (глава Пятая, XV, 11), помогающий Татьяне перейти ручей в ее пророческом сне (XII, 7–13), предвосхищает ее будущего супруга, солидного генерала, родственника Онегина. Интересный структурный ход в развитии четкой пушкинской композиции, совмещающей творческую интуицию и художественное предвидение.

¹⁴ Остановится она. Возникающие во сне отголоски ритмов и выражений, имеющих отношение к тому, что испытывала Татьяна в последних строфах главы Третьей, — замечательная особенность этой и последующих строф. Ее сон — это одновременно травести прошлого и будущего. Эти строки в точности повторяют строку 8, строфы XLI в главе Третьей.

XII

^{2, 13} ручей. Хотя Пушкин придает необычайно широкое значение этому слову (ср.: «грозу» кавказских «потоков» в «Путешествии Онегина», вариант XII, 8), я думаю, мы можем здесь допустить характерную трансформацию объектов сна — кипучий поток любовной истории, шумящий в строфе XI, стихает, превращаясь в знакомый ручеек, протекающий в имении Лариных (глава Третья, XXXVIII, 13), не вызывая ни малейшего удивления у спящей.

⁸ Татьяна ах! Этот оборот речи — еще один тонкий намек на тот отчаянный порыв, с каким Татьяна летела к ручью в главе Третьей, XXXVIII (см. мой коммент. к «Ах!» в строке 5).

¹⁴ и что ж? Риторическая формула, означающая в данном контексте «И что бы вы думали случилось потом?» Ср.: глава Пятая, VII, 1.

XIII

³ от косматого лакея. «dame de compagnie» <«компаньонкой»> в сопровождении лакея в ливрее. Еще году в 1865-м в «Анне Карениной» Толстого (ч. I, гл. 6) мы мельком видим маленькую княжну Кити Щербацкую (одну из внучек Татьяны) прогуливающейся по Тверскому бульвару в Москве с двумя старшими сестрами и m-lle Linon; все четверо — «в сопровождении лакея с золотою кокардой на шляпе». Шекспировский «медведь лохматый из России» («Макбет», III, IV, 100) мог бы дать более точный эпитет для перевода слова «косматый».

¹² стремнины. Удивительно, что даже русская зима пришла к Пушкину через французские стихи или французские переводы английских стихотворений. В данном случае речь может идти о «Зиме» Томсона, строки 300–01: «…гигантские пропасти / Выстланные снегом…»

¹³ занесены. То же самое слово повторяется в XV, 8 («занесен»).

XIV

⁶ в хрупком снеге. — «в снегу». Общий смысл слова «хрупкий» — «ломкий».

В данном случае прилагательное образовано от глагола «хрупать», означающего «издавать скрипящий, хрустящий звук». Вяземский в своем стихотворении «Первый снег» (см. цитату в коммент. к главе Пятой, III, 6) использует тот же эпитет для снега. См. также восхитительно поэтичную басню Крылова «Мот и ласточка» (1818) в кн.: «Басни», кн. VII, № IV, строки 19–22:

В двух других описаниях зимы, глава Первая, XXXV, 8–11 и глава Пятая, I, 9, Пушкин повторяет два образа — дым и морозные узоры.

XV

^1–3 проворно… покорна. Эта рифма, кажется, предвосхищает столь же неточную рифму в XLIV, 1–3: «задорный… проворно» (см. коммент. к главе Пятой, XLIV, 3).

XVI

⁴ на больших похоронах.

⁷ И что же! видит... за столом. Так в издании 1837 г., вместо:

¹⁴ Полу-журавль и полу-кот. «Фаусте» в книге «О Германии», ч. II, гл. 23: «Мефистофель приводит Фауста к ведьме, под началом у которой находятся разные звери — полуобезьяны и полукоты».

Очень странно, что Шлегель, помогавший мадам де Сталь в ее работе над книгой, не исправил этой поразительной ошибки. Животное, упомянутое Гёте в сцене «Ведьмина кухня», не имеет ничего общего ни с «котом», ни с «полукотом»; это просто длиннохвостая африканская обезьяна (Cercopithecus), «eine Meereskatze» <«мартышка» — нем.>.

XVII

¹ Еще страшней, еще чуднее. Эта строка забавно напоминает выражение «Все чуднее и чуднее» из «Алисы в стране чудес» Льюиса Кэрролла (1865), гл. 2.

^3–4 череп на гусиной шее... Возникает соблазн увидеть здесь последнее воспоминание об обедах «Арзамаса» в 1817–18 гг. См. коммент. к главе Пятой, X, 6 и главе Восьмой, XIV, 13.

⁵ мельница… пляшет. Томашевский («Временник пушкинской комиссии», II, Москва, 1936) опубликовал сделанный рукой Пушкина карандашный набросок, на котором изображены ветряная мельница из сна Татьяны и маленький пляшущий скелет. Пушкин нарисовал его в своем экземпляре отдельного издания Четвертой и Пятой глав. Лопасти ветряной мельницы по-русски называются «крылья».

В одном из рукописных вариантов главы Восьмой, XLVI, Татьяна вспоминает стоявшую поблизости от их имения ветряную мельницу (зачеркнуто в беловом экземпляре ПБ). Это не та (глава Шестая, XII, 11 и XXV, 10), по-видимому, водяная мельница (глава Шестая, XXVI, 1), возле которой Ленский погибает на дуэли с Онегиным, но русский читатель вспоминает о ней, так как и «ветряная», и «водяная» мельница по-русски называются одинаково — «мельница».

— это, разумеется, хорошо известный русский танец, исполняемый мужчинами, пляшущими вприсядку.

В опере «Днепровская русалка» (см. коммент. к главе Второй, XII, 14) бурлескный персонаж превращается в медведя, дерево — в водяную мельницу, а мешки с мукой танцуют. Пушкин мог слушать эту оперу в молодости в С. -Петербурге.

⁷ В отдельном издании Четвертой и Пятой глав вместо «лай» напечатано «визг».

^7–8 См. мой коммент. к главе Первой, XXII, 5–6, где лейтмотив, представленный этими строками, рассматривается применительно ко всему тексту романа.

— порождениями ее сна.

*

В басне Ивана Хемницера «Два соседа» («Басни», 1779) встречается схожая интонация (24–25):

В замечательной поэме — прелестной сказке о волшебном замке под названием «Громвал» (опубл. в 1804 г.), принадлежащей перу предшественника русского романтизма Гаврилы Каменева (1772–1803) и состоящей из нерифмованных четверостиший с мужскими окончаниями, каждые две первые строки которых написаны четырехстопным дактилем (крайне необычная комбинация), — две нижеследующие строки (105–106) отражают близкую тему в сходной манере:

И, наконец, во сне, который Софья сочиняет в разговоре со своим отцом, Павлом Фамусовым, в «Горе от ума» Грибоедова, происходит следующее (дейст. I, строка 173):

Формула такого рода сцен интернациональна. Та же интонация слышится в «Сне наяву: Пробуждение» Теннисона (1842), строки 3–4:

*

Критики, с которыми Пушкин полемизирует в своем примеч. 31 к «ЕО», утверждали, что только полная форма таких слов, как «хлоп» и «топ» — «хлопанье», «топанье» — правильна. Пушкин употребляет «хлоп» и «топ» в «Женихе» (см. ниже), строки 139 и 137 соответственно.

В 1826 г. Пушкин переработал или сочинил сам народную песню (одну из трех) о Стеньке (Степане) Разине, знаменитом волжском разбойнике (мятежном донском казаке, схваченном и четвертованном в 1671 г.), которая начиналась так:

«Жених. Простонародная сказка», написанной в июле 1825 г. в Михайловском. Она состоит из 46 строф четырехстопного ямба с мужскими и трехстопного ямба с женскими рифмами (babaccee), 137, 153:

— опять весела, на щеках — прежний румянец, пока однажды вечером, увидев молодого человека, пронесшегося мимо их крыльца на бешеной тройке, она снова становится печальной и бледной. Молодец просит ее руки, и отец заставляет ее принять предложение. На свадебном пиру Наташа рассказывает якобы виденный ею сон (как она шла лесной тропой, приведшей ее к избушке, полной «сребра да злата»); на самом деле это рассказ об убийстве, совершенном ее женихом, которого тут же берут под стражу. Баллада, в своем искусстве словесного выражения превосходящая даже «Светлану» Жуковского, великолепна как образец мастерского звукоподражания; например, строки 117–20 в совершенстве передают дыхание непроходимого леса:

⁸ Людская молвь и конский топ. Ср.: Прэд, «Рыжий рыбак», строка 117:

XVIII

Сравним с различными деталями и интонациями сна Татьяны финал гл. 15 «Сбогара» Нодье, где Антония рассказывает Жану о своих бредовых видениях:

«Все здесь было полно призраков… Виднелись тут змеи ярко-зеленого цвета, вроде тех, что прячутся в дуплах ив, и другие, еще более отвратительные пресмыкающиеся, с человеческими лицами; бесформенные великаны непомерного роста; только что срубленные головы… и ты, ты также стоял среди них, словно волшебник, повелевающий всеми этими чарами смерти…»

<пер. В. Карякина>.

¹² взорами сверкая. В «Причуднице» Дмитриева героиня, Ветрана — фривольная красавица со всевозможными причудами и капризами, у которой есть все, в том числе и добропорядочный супруг, но которая изнывает от скуки, — чарами волшебницы, желающей преподать ей урок, погружена в сон: она оказывается в полном опасностей лесу, где встречает разбойника, который, «сверкаючи очьми», хватает ее, галопом мчится вместе с ней прочь и бросает ее в реку.

«Взорами сверкая» в «ЕО», глава Пятая, XVIII, 12 — воспоминание о «блистая взорами» в последней строфе главы Третьей, XLI, 5, когда Онегин внезапно предстает перед Татьяной, словно выполняя просьбу, содержащуюся в 74 строке ее письма (глава Третья, перед XXXII): «…иль сон тяжелый перерви». Теперь, когда мир грез сформировался, образ Онегина продолжает развиваться по демонической линии, уже предугаданной в строке 59 этого письма. Горящие и сверкающие взоры, правда, превратятся в «чудно нежен» «взор его очей» в главе Пятой, XXXIV, 8–9 (впоследствии «мгновенная нежность [им. пад.] очей» вспомнится в главе Шестой, III, 2.).

¹³ гремя.

Строки 12–13 соединяют прошлое (глава Третья, XI, 1, 5) и будущее (глава Пятая, XXXV, 1).