Обложка тетради стихов В. В. Набокова 1921 г.
The New York Public Library. W. Henry & A. Albert Berg
Collection of English and American Literature / Vladimir Nabokov
papers. Manuscript box. Album 1921
БАБИКОВ А. А.
ВОЗДУШНЫЕ ПУТИ ВЛАДИМИРА НАБОКОВА
Неизвестная поэма 1921 года
Несмотря на многолетнюю архивную работу исследователей, в таблице набоковских писательских элементов по-прежнему зияет немало пробелов, заполнение которых позволит прояснить этапы его творческой эволюции, истоки и метаморфозы замыслов, соотношение ведущих тем и мотивов его сочинений в самых разных жанрах, степень его самостоятельности при их выборе. Некоторые такие пробелы в казалось бы хорошо изученной истории раннего Сирина, относящиеся к кембриджско-берлинскому периоду (1919-1923), неожиданно оказываются весьма значительными, как, например, в случае недавно опубликованной нами большой поэмы «Солнечный сон» (февраль 1923 года), послужившей предварительным приближением Набокова к замыслу его первого по-настоящему удачного крупного произведения, стихотворной «Трагедии господина Морна» (окончена в январе 1924 года), и проложившей начальные пути к его первому значительному роману «Защита Лужина» [1]; другие неизвестные вещи если и не символизируют начало нового этапа его творчества, то показывают недооцененную исследователями интенсивность его поисков оригинальной поэтики внутри этих периодов.
К таким выпавшим из творческой биографии Набокова сочинениям относится эпикурейская поэма «Olympicum», написанная кембриджским студентом-словесником в половине сентября 1921 года во время его берлинских вакаций. «Олимпийской» поэме, славящей победу человека над гравитацией и радость состязаний, предшествовало короткое изложение темы в стихотворениях «Football» (февраль 1920 года), с тем же переходом от описания спортивной игры к фигуре самого олимпийца-поэта, и «Движенье» («Искусственное тел передвиженье — / вот разума древнейшая любовь...», март 1920 года), с той же мифологизацией средств передвижения («И чуя, как добычу, берег дальний — / стоокие, — по морокам морей / плывут и плещут музыкою бальной / чертоги исполинских кораблей!») и кульминацией — полетом аэроплана, повторенным в поэме в финальном дедаловском образе гордого вознесения молодого поэта к райским небесам. Мотивы и образы более ранних стихотворений сходятся в «Olympicum’e», этом гимне «душевных взлетов», оборачиваясь свежими метафорами поэтического вдохновения.
Указанная в автографе поэмы [2] дата — 15 сентября 1921 года — позволяет установить место и обстоятельства ее сочинения. Биограф Набокова сообщает, что он отправился из Англии в Берлин 13 июня этого года, где вскоре познакомился со Светланой Зиверт, обворожительной шестнадцатилетней кузиной его ближайшего кембриджского друга Михаила Калашникова, в обществе которой стал проводить много времени и которой начал посвящать стихи [3]. 5 сентября семейство Набоковых переехало на новую квартиру — «в Вильмерсдорф, на Зегзишештрассе, 67, — в большую и дорогую квартиру на четвертом этаже с окнами на теннисный корт, которую они арендовали у немецкого офицера фон Клейста. Чтобы позволить себе подобную роскошь, им пришлось сдать две комнаты в этой квартире какому-то тихому англичанину» [4]. По всей видимости, в этой просторной квартире теннисист и голкипер Набоков, окрыленный новым ярким увлечением, и сочинил свою спортивную поэму. Время и место ее создания подтверждается и тем обстоятельством, что никаких ее упоминаний в подробных и часто сугубо литературных письмах Набокова к родителям, регулярно посылавшихся из Кембриджа (куда он вернулся 7 октября), мы не находим, поскольку она, очевидно, уже была им известна. Вполне возможно, что Набоков перед возвращением в Кембридж не только прочитал в семейном кругу свое новое сочинение (как у него было заведено еще с крымской поры), но и обсудил с отцом, занимавшимся вместе с Сашей Черным составлением его первого поэтического сборника, его публикацию. «Olympicum», однако, не вошел ни в состав «Грозди» (декабрь 1922 года), ни в состав «Горнего пути» (январь 1923 года). Не упоминает эту поэму В. Д. Набоков и в своем подробном письме к сыну от 29 января 1922 года относительно подготовки к печати сборника «Гроздь»:
Мы <с Сашей Черным> выбрали заглавие для стихов Сирина, которые с завтрашнего дня поступают в набор. Ты узнаешь об этом заглавии, когда выйдет книга — это во избежание свойственных иным авторам капризов <. > Думаю, что оно тебе понравится, если же нет, то Ты можешь послать письмо в редакцию газеты и сказать, что не отвечаешь за заглавие. Потом мы установили порядок размещения. Более крупные (по размерам; по таланту они все одинаковые — если хочешь, можешь это принять за комплимент) вещи будут в середине. Первым будет стих «Поэту», где нечто вроде професион-де-фоа <...>, а последним «Жизнь», с чем-то вроде заключительного аккорда. В общем я ожидаю, что на другой день после выхода книжки Ты проснешься знаменитым1.
Обложка тетради стихов В. В. Набокова 1921 г.
The New York Public Library. W. Henry & A. Albert Berg
Collection of English and American Literature / Vladimir Nabokov
papers. Manuscript box. Album 1921
Не увидевшая свет в ближайшие после ее создания месяцы, поэма была отложена в сторону, а затем перемещена в архив, как и «Двое. Современная поэма», «Легенда о Луне», «На Севере диком», «Юность» и другие его большие и малые поэтические вещи, отмеченные печатью ученичества, или структурного несовершенства, или интимного автобиографизма (как в случае «Солнечного сна»)2. Мы [5] [6] можем только предположить, что отказ Набокова от публикации поэмы (если она все же не была послана в какой-нибудь эфемерный эмигрантский журнал или газету, как написанная в том же году короткая поэма «Крым», напечатанная в августе 1921 года в берлинской «Жар-птице») был продиктован желанием улучшить, переписать, сократить или вовсе исключить слабые места (что в первую очередь относится к вставному апокрифу об изобретении футбола), еще раз обдумать уместность христианских мотивов креста и распятия и нивелировать как излишне самоуверенный тон финала («стиха властительные тайны / я упоительно постиг!»), так и его заметную несамостоятельность. Строки Сирина:
— звучали перепевом чего-то давнего, подзабытого, что оказывалось стихами Зинаиды Гиппиус, напечатанными за двенадцать лет до того в газете «Речь», одним из руководителей которой был отец Набокова:
Как в этих стихах дирижабль поднимается над «юдолью дольней», так у Набокова моноплан удаляется от «нечистой пристани людской», причем введенный в оборот еще в 1881 году термин «летун»[8], так же рифмуется у него со словом «струн». Это заимствование, вполне возможно, безотчетное, тем более занятно, что именно Зинаиде Гиппиус принадлежал уничижительный отзыв на первый сборник стихов Набокова 1916 года: прочитав его, она попросила В. Д. Набокова передать юному поэту, что «он никогда писателем не будет»[9].
Финал Набоковской поэмы объясняет источник и смысл ее заглавия, отсылающего к олимпийским одам Пиндара («Carmen Olympicum») и последующей латинской традиции: образ пиита, постигающего в метафорическом полете «стиха властительные тайны», напоминает концовку первой оды Горация к Меценату: «Если ж ты сопричтешь к лирным певцам меня, / Я до звезд вознесу гордую голову» [10]. В начале же этой оды возникает образ огненных колес олимпийской колесницы (дословно: «бывают люди, которым приятно собирать пыль Олимпийскую на колеснице и обогнуть цирковой столб на раскаленных колесах») — образ, преображенный у Набокова в описании велосипедной езды: «И мощно-трепетной машины / рокочет огненная грудь, / как бы на бешеные шины / прямой наматывая путь...» Подражая пушкинским «Подражаниям древним», Набоков в Кембридже сочинил несколько стихотворений стилизованным гекзаметром (среди которых было и спортивное «Lawn Tennis»: «<...> голову поднял с улыбкой, мяч серебристый подкинул, — / выгнувшись, плавно взмахнул многострунной широкой лаптою.»[11]), продолжив затем эту линию своего программного неоклассицизма в «Olympicum’e».
Однако, сколь бы преданно «поэтический старовер» (Г. П. Струве) Сирин ни хранил верность пушкинско-бунинской музе, сколько бы искусственно ни длил свой, «продолжавшийся далеко за двадцатый год», оранжерейный «период <...> некоего частного ретроспективно-ностальгического кураторства» (как он сам позднее оценивал это время), стремление обрести новые мощные крылья и «освободиться от добровольно принятых на себя оков» [12], заметное уже в публикуемой поэме, в конечном счете взяло верх.
Поэма публикуется (по нормам современной орфографии) по тексту рукописи, отложившейся в нью-йоркском архиве Набокове (The New York Public Library. W. Henry & A. Albert Berg Collection of English and American Literature / Vladimir Nabokov papers. Manuscript box. Album 1921).
Приношу выражения признательности Джеймсу Пуллену за любезное разрешение опубликовать архивную поэму Набокова и за его неизменное участие.
Copyright © by The Estate of Vladimir Nabokov, 2019
Первая страница рукописи поэмы В. В. Набокова «Olympicum».
Берлин, сентябрь 1921 г. The New York Public Library. W. Henry
& A. Albert Berg Collection of English and American Literature /
Vladimir Nabokov papers. Manuscript box. Album 1921
Примечания
[1] Набоков В. Солнечный сон / Публ., примеч., послесл. А. Бабикова // Connaisseur. Историко-культурный альманах (Прага). Редактор-составитель И. Н. Толстой. 2019. № 2. С. ?-?
[2] Беловая рукопись с незначительной правкой, чернила, 14 страниц в заполненной стихами и рисунками тетради, озаглавленной: «Стихи. Владимир Сирин. 1921 г.» На первой странице тетради эпиграф: «. Кастальский ключ волною вдохновенья / В степи мирской изгнанника поит. Пушкин» (из стихотворения А. С. Пушкина «В степи мирской, печальной и безбрежной.», 1827).
[3] Бойд Б. Владимир Набоков. Русские годы. Биография. СПб.: Симпозиум, 2010. С. 218-219.
[4]
[5] Houghton Library (Cambridge, Mass.) / Vladimir Nabokov papers. Box 12. Fol. 215.
[6] Подробнее о ранних поэмах Набокова см.: Бабиков А. Прочтение Набокова. Изыскания и материалы. СПб.: Издательство Ивана Лимба- ха, 2019. С. 28-29; 52-55. Первой несомненной удачей Набокова в этом жанре станет «Университетская поэма», написанная в конце 1926 г. и опубликованная в лучшем эмигрантском журнале «Современные записки» в следующем году (Кн. 33. С. 223-254).
[7] Гиппиус З. Zeppelin III // Речь. 1909. 27 сентября. № 265. Цит. по: Гиппиус З. Н. Стихотворения / Сост., вступ. ст., примеч. А. В. Лаврова (Новая библиотека поэта). СПб.: Академический проект, 1999. С. 182.
[8] В редакционной статье «Летательные снаряды. По поводу проэк- та “Летуна” С. Барановского», напечатанной в журнале «Нива» (1881 г. № 45. С. 998-999), после перечисления предшествовавших «летуну» изобретений — «“летунчик” доктора Дедюлина», «“летунья” капитана 1-го ранга Можайского», — следует подробное описание и чертеж этого летательного аппарата и высказано мнение, что «проэкт г. Барановского принадлежит к наиболее интересным проэктам летательных снарядов, которыми, быть может, будут обладать и управлять грядущие поколения».
[9] «Других берегах» (Набоков В. Собр. соч. русского периода: В 5 т. / Сост. Н. И. Артеменко-Толстой. СПб.: Симпозиум, 2000. Т. 5. С. 291).
[10] Флакк Квинт Гораций. Избранная лирика / Перевод и коммен. А. П. Семенова-Тян-Шанского. Л.: Academia, 1936. С. 7.
[11] Набоков В. Собр. соч. русского периода. Т. 1. С. 542.
[12] Поздняя автохарактеристика из предисловия Набокова к сб. «Poems and Problems» (1971) цитируется в переводе Веры Набоковой (Набоков В. Стихи. Ардис: Анн Арбор, 1979. С. 4).
[13] Круглый, округлый, круглобокий (Словарь Даля).
[14]
[15] Имеется в виду лилия белоснежная или лилия Мадонны (Lilium candidum), совмещенная с образом Мадонны в живописи эпохи Возрождения. Ср. в рассказе «Венецианка» (1924): «Ах, мой друг, я влюблен в Мадонн! Помню первое мое увлечение — Мадонну в голубой короне, нежного Рафаэля. <...> Но самая прелестная из всех Мадонн принадлежит кисти Бернардо Луини. Во всех его творениях есть тишина и нежность озера, на берегу которого он родился, — Лаго Маджиоре. Нежнейший мастер... Из имени его даже создали новое прилагательное — “luinesco”. У лучшей его Мадонны длинные, ласково опущенные глаз; ее одежда в голубовато-алых, в туманно-оранжевых оттенках. Вокруг чела легкий газ, волнистая дымка, и такою же дымкой обвит ее рыжеватый младенец» (Набоков В. Полное собрание рассказов / Сост., примеч. А. Бабикова (3-е изд., уточн. и доп.). СПб.: Азбука, 2016. С. 156-157).
[16] Ср. (лучшее из известных нам в русской литературе) описание теннисной подачи в «Лолите»: «Изящная ясность всех ее движений находила свое слуховое дополнение в чистом, тугом звоне каждого ее удара. Войдя в ауру ее власти, мяч делался белее, его упругость становилась качественно драгоценнее. <...> У моей Лолиты была чудная манера чуть приподымать полусогнутую в колене левую ногу при раскидистом и пружинистом начале сервисного цикла, когда развивалась и на мгновение натягивалась в лучах солнца живая сеть равновесия между четырьмя точками — пуантой этой ноги, едва опушенной подмышкой, загорелой рукой и далеко закинутым назад овалом ракеты, меж тем как она обращала блестящий оскал улыбающегося рта вверх к маленькой планете, повисшей так высоко в зените сильного и стройного космоса, который она сотворила с определенной целью — напасть на него звучным хлестком своего золотого кнута. Ее подача отличалась прямотой, красотой, молодостью, классической чистотой траектории, но, невзирая на беговой ее темп, ее было нетрудно вернуть, ибо никакой закорючинки или изюминки не было у длинного, элегантного подскока ее мяча» (Набоков В. Лолита. New York: Phaedra, 1967. С. 212-213).
[17] Омут, водоворот, ямина под водой с родниками или с коловоротом быстрого течения (Словарь Даля).