А. В. Остальцев (Киев)
Авторская позиция и способы ее выражения в
романе В. Набокова «Дар»
Четвертая глава романа Владимира Набокова «Дар» посвящена Н.Г. Чернышевскому. С момента своей несостоявшейся публикации в журнале «Современник» в 1937 г. эта вставная повесть всегда была окружена ореолом эпатажа. Роман вышел в свет без ироничного жизнеописания «мученика режима» и популярного пи- сателя-публициста 60-х гг. XIX века. По мнению редакции, автор устами своих персонажей (Годунова-Чердынцева и Кончеева) был слишком категоричен в своих оценках жизни и наследия духовного отца русской революции...
В дальнейшем читатели и критика справедливо, но бездоказательно слышали в IV главе голос самого Набокова, который просто «приписал» свой ироничный текст герою романа. Отсюда вывод: всю блестящую иронию по отношению к Чернышевскому проявил не Федор Годунов-Чердынцев, главный герой романа, а сам автор. В. Ерофеев писал, что Набоков лишь «спрятался» за своего героя, чтобы как следует разделаться с идеологическим врагом [3, с.7]. Современный исследователь М. Качурин отмечает, что «Чернышевский чужд и неприятен Набокову» [4]. В. Сердюченко настаивает, что именно «автор «Дара» не приемлет «грядущего хама русской истории», представленного в образе Чернышевского [9].
Однако, такая позиция, делающая персонажа вставной главы прямым оппонентом автора - не единственный взгляд на образ Чернышевского в романе «Дар». Например, М. Липовецкий видит в Чернышевском представителя «антимира» в художественной концепции романа, которую Б. Джонсон называет «космологией двух миров» [2, с.155] - мира пошлости и мира подлинности, хаоса и космоса, мира утилитарности и мира искусства, «общего дела» и индивидуальных частных смыслов [6, с.57]. Нора Букс, видя в романе «Дар» собирательный образ литературы вообще, рассматривает биографию Чернышевского как структурный элемент жанровой «модели» литературы, а в содержательном смысле образ Чернышевского интерпретируется в качестве пародийного двойника Годунова-Чердынцева [1, с.591].
Проблема выражения авторской позиции в IV главе актуальна, поскольку, как представляется, данная глава содержит глубокое эстетическое исследование истоков новой России. Выявить авторскую позицию в нем - значит понять отношение ведущего писателя русской эмиграции к советской действительности, новой советской эстетике в целом, что и составляет цель данной статьи.
В. Набоков, не любивший прямых обращений к читателю, делает повесть о Чернышевском произведением своего героя и прямо отрицает внешние параллели между собой (автором) и персонажем.
«Я не Федор Годунов-Чердынцев и никогда им не был. Мой отец не был исследователем Средней Азии (которым я сам еще может быть когда-нибудь буду). Никогда я не ухаживал за Зиной Мерц; и меня нисколько не тревожило существование поэта Кончеева, или какого-либо другого писателя. Кстати, именно в Кончееве, да еще в другом случайном персонаже, беллетристе Владимирове, различаю некоторые черты себя самого, каким я был в 1925-м году» (предисловие к английскому изданию) [8, с.3].
Однако при этом свойственные набоковской прозе метафоричность, эстетизм и другие исключительно художественные черты становятся константой для его героя - поэта Годунова-Чер- дынцева. Набоков не делает различия между стилевой тканью своего собственного произведения «Дар» и тканью повести о Чернышевском. Роман о Годунове-Чердынцеве и повесть, написанная Годуновым-Чердынцевым, стилистически равновесны. Это обстоятельство дает возможность рассматривать повесть о Чернышевском, IV главу «Дара», как своеобразный манифест, определяющий отношение Набокова (и значительной части эмиграции) к новой российской реальности.
Текстуальное тождество очевидно в ряде художественных деталей, в творческом методе автора и его героя-писателя.
Например, столь важная для Набокова и для Годунова-Чер- дынцева сфера творчества подана под одним углом зрения: в обоих случаях - и в основном тексте романа, и в повести - читатель слышит эстета, досконально чувствующего природу слова, ритмическую организацию речи и безупречно воплощающего свои эстетические принципы на практике. Как правило, в «Даре» меняется лицо повествования к окружающему миру, о его действиях и состояниях, о других лицах, но в то же время окружающий мир и другие лица даются с точки зрения героя. Поэтому в тексте постоянно происходит плавный переход и слияние сообщения о событиях с изображением их восприятия героем» [5, с. 141]. Такие переходы, по мнению исследователя, составляют «основу художественной ткани романа «Дар» [там же, с. 145].
Все наиболее яркие идеи о специфике художественного творчества Набоков вкладывает в уста своего героя: Годунов-Чер- дынцев с набоковским пристрастием к предмету пишет воображаемую рецензию на свою книгу стихов, в ретроспективном ключе излагает особенности творчества рано ушедшего из жизни Яши Чернышевского и, наконец, не оставляет без внимания поэтические экзерсисы героя своей повести - Николая Чернышевского.
«Сбитый с толку ритмической эмансипацией широко рокочущего некрасовского стиха и кольцовским элементарным анапестом (“мужичек”), Чернышевский учуял в трехдольнике что-то демократическое, милое сердцу, “свободное”, но и дидактическое, в отличие от аристократизма и антологич- ности ямба: он полагал, что убеждать следует именно анапестом». [7, с.216-217].
В приведенном фрагменте герой «Дара», поэт и писатель Го- дунов-Чердынцев, дает зарисовку взаимоотношений своего персонажа, Николая Гавриловича Чернышевского, с поэзией в ее ритмическом аспекте. Стилистическое и синтаксическое богатство данного отрывка созвучно с тематически сходными фрагментами из основного текста «Дара», в которых непосредственно слышится голос самого автора. В момент поэтического вдохновения рефлексировать герой уже не в силах - тут в свои права вступает автор, подхватывающий стилистическую тональность Годунова- Чердынцева:
«Он сам с собою говорил, шагая по несуществующей панели; ногами управляло местное сознание, а главный, и в сущности единственно важный, Федор Константинович уже заглядывал во вторую качавшуюся, за несколько саженей, строфу, которая должна была разрешиться еще неизвестной, но вместе с тем в точности обещанной гармонией» [там же, c.50].
Стилистическое созвучие, демонстрируемое фрагментами, очевидно. Оно заметно и в других, более «приземленных» пластах текста. Вот образец бытописания, оставленный Годуновым- Чердынцевым и воспроизводящий во всех подробностях характерный набоковский стиль:
«Гремя по булыжнику своей ручной тележкой, обтрепанный фонарщик подвозил ламповое масло к мутному, на деревянном столбе, фонарю, протирал стекло засаленной тряпкой и со скрипом двигался к следующему - далекому. Начинало моросить. Николай Гаврилович летел проворным аллюром бедных гоголевских героев». [там же, c.201].
Наблюдательность автора, его способность организовать обилие выпуклых деталей пейзажа в единое целое картины, динамичность описания, отстраненность автора от своего героя, часто подчеркнутая иронией - все это присутствует в творчестве Годуно- ва-Чердынцева и в большой и малой прозе В. Набокова:
«Род магазина, в который он вошел, достаточно определялся тем, что в углу стоял столик с телефоном, телефонной книжкой, нарциссами в вазе и большой пепельницей. Тех русского окончания папирос, которые он предпочтительно курил, тут не держали, и он бы ушел без всего, не окажись у табачника крапчатого жилета с перламутровыми пуговицами и лысины тыквенного оттенка» [там же, с.7].
Взаимопереход и взаимодополнение авторского «я» и «я» героя отмечено исследователями. Нора Букс подчеркивает, что «в Даре происходит демонстративное разделение «Я» нарраторского и «Он» героя, однако, за каждым сохраняется как авторская, так и персонажная функции, т.е.: «Я» - автор, рассказчик, писатель, создает образ героя-писателя; «Он» - герой-писатель, в свою очередь, создает образ автора-повествователя» [1, с.589].
Характерно, что «чужие» голоса (а текст «Дара» богат на цитаты и псевдоцитаты, принадлежавшие эмигрантскому писателю Бушу, поэту Яше Чернышевскому, критикам Страннолюбскому и Стеклову, Н.Г. Чернышевскому и др.) резко выделяются стилистически на фоне авторского текста или текста Годунова-Чердын- цева. Например, безжизненный и «ходульный» символизм характерен для «драм» и «романов» Германа Ивановича Буша:
«Нужно быть набитым ослом, чтобы из факта атома не дедуцировать факта, что сама вселенная лишь атом, или, правильнее будет сказать, какая-либо триллионная часть атома. Это еще геньяльный Блэз Паскаль интуитивно познавал. Но дальше, Луиза!» [7, с.189].
Произведения комического в своих литературных притязаниях Буша ярко стилизованы: туманные идеи, порождающие общую бессодержательность его «драм» и «романов», выражены запутанным языком, представляющим собой смесь из просторечных штампов, неправильных грамматических форм, плюс громоздкий синтаксис, отсутствие сюжета и образов... Голоса критиков Стеклова и Страннолюбского (первый - реальное историческое лицо) так же четко отделены от голоса Годунова-Чердынцева: чаще всего они оформлены в виде цитат, отличаются ярко выраженной эмоциональной и оценочной составляющей, идущей вразрез или дополняющей текст IV главы.
Граница между голосами размывается только в одном случае - когда говорит автор и сам Годунов-Чердынцев. Едва уловимая смена лица повествования при сохранении стилистических особенностей текста - так автор и его персонаж разграничивают свои «зоны» в романе.
Исследователи отмечают идейную и стилистическую близость автора и героя в «Даре». Так, В. Ерофеев в статье «Русская проза Владимира Набокова» пишет: «.в «Даре» фактически, или, скорее, фиктивно, работу о Чернышевском написал герой романа, но набоковская живопись пера (даже не пожелал «загримироваться»!) выдает истинные намерения автора, более чем солидарного со своим героем» [3, с.7].
тождестве) этических и эстетических оценок персонажа и автора, представленных в IV главе. Федор Годунов-Чердынцев - авторское «альтер эго», носитель и выразитель этических и эстетических установок автора в романе. Отсутствие полных биографических совпадений в жизни автора и его персонажа, на что справедливо указывает Набоков, не является определяющим для поставленной задачи - выявления мировоззренческой позиции писателя относительно нового советского общества и советской литературы. Благодаря сближению позиций автора и героя можно рассматривать главу о Чернышевском как самое подробное и яркое осмысление «советской» темы в творчестве Набокова.
Выбирая Чернышевского в качестве объекта анализа и критики, В. Набоков продолжает многолетнюю полемику с интеллигенцией, которую вели все крупные русские художники и философы. Тема «подполья» в романистике Ф. Достоевского, революционеры в романе Н. Лескова «Некуда», отвержение западнического рационализма в романах И. Гончарова, карикатура на нигилизм в «Отцах и детях» И. Тургенева - таков общий художественный «фон», созданный предшествующей русской литературой XIX в. Однако осмысление идейосмыслением самого типа русского интеллигента. Набоков в романе «Дар» как художник продолжает блестящий анализ русского интеллигента, который в 19091918 гг. провели русские философы, авторы сборников «Вехи» и «Из глубины». Но если Н. Бердяев, С. Булгаков, М. Гершензон, П. Струве и др. обобщенно описали русского интеллигента и рассмотрели его с философских позиций, то Набоков для своего анализа выбирает конкретную историческую личность, главное лицо свершившегося перелома русской истории, личность, взгляд на которую дает ответ, «отчего это в России все сделалось таким «плохоньким, корявым, серым» [7, с.157].
Подводя итоги, подчеркнем: текстуальное тождество ряда художественных деталей романа Набокова и Годунова-Чердын- цева, создающего повесть о Чернышевском, сближение творческого метода автора и его героя-писателя, максимальная приближенность стилистики повести о Чернышевском и собственно авторского текста «Дара», специфика сложных повествовательных стратегий, где, подчас, «голос» автора сливается и/или неразличим с «голосом» его героя и намеренно дистанцирован от «многоголосья» чужих и эстетически чуждых «голосов» других персонажей (вплоть до внесюжетных), выбор в качестве ключевой и знаковой фигуры Чернышевского видятся не только как разнообразные способы выражения авторской позиции Набокова и созданного его воображением героя-писателя Годунова-Чердынцева, но и шире - как глубокое эстетическое исследование писателем русской эмиграции истоков новой России и разворачивающейся в ней новой советской эстетики в целом.
Литература
1. Buhks Nora. Роман-Оборотень: о Даре В.Набокова// Cahiers du monde russe et sovietique. -Vol. 31 #4. -Octobre-Decembre 1990.
2. Johnson, Barton D. Worlds in Regression: Some Novels of Vladimir Nabokov. Ann Arbor: Ardis, 1985.
3. Ерофеев В.В. Русская проза Владимира Набокова // Набоков В. Собрание сочинений в 4-х томах. - Т.1. - М.: Правда, 1990.
Качурин М. Чернышевский в романе Набокова «Дар»// Новый Журнал №4 (233). - NY, 2003 (http://magazines.russ.ru/nj/2003/ 233/kachurin.html)
5. Ковтунова. И.И. Поэтика контрастов в романе В. Набокова «Дар» // Язык: Система и подсистемы. Сборник к 70-летию М.В. - Панова. - М., 1990.
6. Липовецкий М.Н. Русский постмодернизм. (Очерки исторической поэтики): Монография / Урал. гос. пед. ун-т. -Екатеринбург, 1997.
Набоков В.В. Собрание сочинений в 4-х т. - Т.3. - М.: Правда, 1990.
8. Набоков В. Дар. Первое полное издание. - Нью-Йорк: Издательство имени Чехова, 1952.
Сердюченко В. Чернышевский в романе В. Набокова “Дар” (К предыстории вопроса) // Вопросы литературы. - 1998. - №2. (http://magazines.russ.ru/voplit/1998/2/serd1.html)