Н. С. Степанова (Курск)
Сад как текст в русских романах В.В. Набокова
Сопровождая человека на всем пути его исторического движения, сад был уникальной рукотворной моделью мира, в которой человечество воплощало устойчивые эстетические представления о мироздании и о себе, отражая систему их взаимосвязей и воплощая их в художественно осмысленном пространстве живой природы и архитектуры.
На необходимость и важность изучения семантики сада и парка в свое время указал Д.С. Лихачев, который считал, что «сад - это прежде всего своеобразная форма синтеза различных искусств, синтеза, теснейшим образом связанного с существующими великими стилями и развивающегося параллельно с развитием философии, литературы, с эстетическими формами быта, с живописью, архитектурой, музыкой...» [4, т.3, с. 476]. Именно в его монографии «Поэзия садов: К семантике садово-парковых стилей. Сад как текст» и была поставлена проблема «сада как текста».
характерна для европейской традиции, начиная со средневековья. Д.С. Лихачев объясняет соотнесение понятий «сад» и «книга» существованием у них общего значения «мир»: «Если мир - второе Откровение, то сад же - это микромир, подобно тому, как микромиром являлись и многие книги. Поэтому сад часто в Средние века уподоблялся книге, а книги (особенно сборники) часто называются садами <...> Сад следует читать как книгу, извлекая из него пользу и наставление. <.> Разбирая памятники, в названиях которых есть слово “сад” (или другое слово из того же семантического ряда), следует помнить о шкале символических значений - от “полезности” до “наслаждения” <.> Сочинение-сад открыто для всех, и каждый находит там то, что ищет» [5, с. 54]. Символ сада имеет не только метафорическое, но и аллегорическое значение: «картина прекрасного сада с изысканными плодами, поющими птицами, звонкими ручьями и благоуханными цветами и травами — это аллегория праведной жизни на земле» [2, с. 18].
Сады и парки были теснейшим образом связаны не только с идеями и вкусами общества, но также с бытом их хозяев, с укладом жизни современников. В тексте сад может появляться «в виде символа, мотива или целой темы, относящейся как к какому-то конкретному, так и к воображаемому саду или к комплексу представлений о саде, хранящемуся в культурной памяти» [1, с. 351]. В этой связи отдельного внимания заслуживает изучение сада как текста в русских романах В.В. Набокова, которое связано с вопросом о его символическом и метафорическом значениях, а также о его роли в структуре художественного текста и взаимодействии с его коммуникативной интенцией.
Сад/парк как постоянный сюжетообразующий мотив в эстетике В.В. Набокова символизирует наиболее важные, с его точки зрения, этапы или моменты человеческой жизни и образует схематическую основу сюжетных линий, так или иначе связанных с главными героями. Эти мотивы восходят к архетипам, отражая общие закономерности человеческого бытия, и раскрывают авторское представление о судьбе человека.
В качестве важнейших мифологических архетипов или архетипических мифологем К.Г. Юнг (который ввел это понятие) выделил прежде всего «мать» как выражение вечной и бессмертной бессознательной стихии; «дитя» как символ начала пробуждения индивидуального сознания из стихии коллективного бессознательного; «тень» как оставшуюся за порогом сознания бессознательную часть личности, которая может выглядеть и как демонический двойник [8, с. 6]. Особую важность приобретает момент разделения родителей, отца и матери, после чего, собственно, и появляются свет, сознание и культура. Именно так В.В. Набоков описывает в «Других берегах» пробуждение самосознания: «Судя по густоте солнечного света <...> полагаю, что мое открытие себя произошло в деревне, летом, когда, задав кое-какие вопросы, я сопоставил в уме точные ответы, полученные на них от отца и матери, - между которыми я вдруг появляюсь на пестрой парковой тропе. <.> Они шли, и между ними шел я по одной из аллей, прорезавших «новую» часть огромного парка в петербургском имении» [7, т. 4, с. 136-137].
Налицо весь комплекс важнейших архетипических составляющих: мать, отец, дитя, зарождение света, появление тени, аллея/ тропа, парк/сад. Специфика организации пространства у В. В. Набокова заключается в том, что в виде рассказа о происхождении элементов мироздания и социума дается описание модели мира, рассказ о происхождении мира дополняется его упорядочением.
духовных и нравственных добродетелей; христианская традиция заимствовала образ сада из ветхозаветных текстов, из книги Бытия («И насадил Господь Бог рай в Едеме на востоке»). Известно высказывание Ф. Бэкона: «Всемогущий Господь первым насадил сад». Как пишет Д.С. Лихачев, в этом контексте сад читается как подобие Вселенной, книга, по которой можно «прочесть» Вселенную; «Вселенная - своего рода текст, по которому читается божественная воля. Но сад - книга особая: она отражает мир только в его доброй и идеальной сущности. Поэтому высшее значение сада - рай, Эдем» [5, с. 24].
Согласно садово-парковой эстетике, истинный сад должен удовлетворять всем человеческим чувствам: «не только зрению, но и вкусу (отсюда необходимость плодово-ягодных растений в садах), слуху (отсюда забота о птицах, шумящих водопадах, эоловых арфах, садовых концертах; эхо), обонянию (душистые цветы, душистые травы, цветущие деревья и кустарники), ощущениям (стремление к удовлетворению последнего выражалось в садах наиболее сложно: нужно было учитывать перемены погоды, сезонные перемены, необходимость прогулок и пр. - так, чтобы все это доставляло человеку в саду наибольшее наслаждение)» [5, с. 23].
Свой сад у каждого из героев В.В. Набокова: у Ганина («Машенька»), Цинцинната («Приглашение на казнь»), Лужина («Защита Лужина»), Годунова-Чердынцева («Дар»), у самого Набокова; все самое важное («далекое, светлое, милое», как написала Машенька) произошло именно там, в садах, из которых они изгнаны, в тех садах, где осталось счастье.
Два самых главных воспоминания Ганина («Машенька») связаны с садом: возвращение к жизни и первая любовь. Как живое, одушевленное существо, всеми своими чарами участвует сад в выздоровлении Ганина. В этом ему помогает все, что он видит, слышит, чувствует: и «верхушки лип, круто прохваченные желтым солнцем, и жаркое ветреное июльское небо, и стрижи на телефонных проволоках, и изумительные звуки жизни - щебетанье, далекий лай, скрип водокачки» [7, т.1, с. 57]. Этот сад и солнечная прелесть комнаты, в которой он лежал, создали атмосферу предчувствия счастья, столь совершенно потом оправдавшегося. Все то, чем так богато были инструментированы его отношения с Машенькой, тоже принадлежало Саду: звездное небо между черных тополей, такое, что хотелось поглубже вздохнуть, светлячки, последняя сладкая малина, свежесть осенних ночей, запах листопада, как что-то немыслимо дорогое, река с шлюзами водяной мельницы и отражениями. С садом связана и самая важная и возвышенная минута его жизни, когда, сидя на окне и глядя в ночь, он тщетно ждал, чтобы защелкал фетовский соловей.
Как давний сон вспоминает Цинциннат («Приглашение на казнь») упоительные блуждания в очень просторных, столь памятных и столь недостижимых Тамариных Садах с наплывами благоуханья, «где в три ручья плачут без причины ивы, и тремя каскадами, с небольшой радугой над каждым, ручьи свергаются в озеро, по которому плывет лебедь рука об руку со своим отражением» [7, т.4, с. 15]; туда стремится он, умоляя вывести его «в зеленое, муравчатое Там, тамошние холмы, томление прудов, тамтам далекого оркестра» [7, т.4, с. 10].
- прогулки и чтение книг. С обморочным восторгом вспоминает Лужин («Защита Лужина») «часы чтения на веранде, плывущей под шум сада. Воспоминание пропитано было солнцем» [7, т.2, с. 5]. Это единственное солнечное воспоминание гениального шахматиста, потому что еще в детстве он был из сада изгнан и прямо из него попал в Лес, который архети- пически в противоположность Дому и Саду является сферой хто- нических ужасов. Маленький Лужин попытался вернуться со станции в Дом и Сад, но это было уже невозможно - он бежал и видел только Лес, который подступал к самому дому [7, т.2, с. 9]. Лес окружал его, он наполнял нежилую комнату в усадьбе, бывший кабинет деда, могильной сыростью, сколько бы ни пытались проветрить, «сколько бы ни открывали окна, выходившие прямо в тяжелую, темную хвою, такую пышную и запутанную, что невозможно было сказать, где кончается одна ель, где начинается другая» [7, т.2, с. 28]. Только дошкольное, дошахматное детство представляется Лужину удивительно безопасным местом, но тот далекий мир неповторим и невосстановим: «и березы были размещены иначе, и просветы в их рыжей листве, налитые осенней синевой, никак не соответствовали рисунку тех памятных березовых просветов, на которые он эти вырезанные части лазури так и этак накладывал» [7, т.2, с. 96].
Пузель (паззл - от англ. puzzle, в романах В.В. Набокова - «пу- зель») не складывается, и нет ответа на вопрос, который первым задал Ганин («Машенька»): «И куца все это делось?» [7, т.1, с. 59], затем с тенью страха повторил Лужин («Защита Лужина»): «Куда же, собственно говоря, все это девается, что сталось с его детством, куда уплыла веранда, куда уползли, шелестя в кустах, знакомые тропинки?» [7, т.2, с.96], и почти с ужасом осознал Годунов-Чердынцев («Дар»): «Боже мой, я уже с трудом собираю части прошлого, уже забываю соотношение и связь еще в памяти здравствующих предметов, которые вследствие этого и обрекаю на отмирание» [7, т.3, с. 18].
В Саду/Парке есть еще одна особенность, принципиально важная для метафизики В.Набокова: это цветные стекла веранды, - постоянный источник очарования в часы чтения, - сквозь которые хотелось смотреть в сад (окна, оконца в поэтике писателя - это оконца в другой мир, символ прозрачной стены между двумя мирами). «Сад и опушка парка, пропущенные сквозь их волшебную призму, исполнялись какой-то тишины и отрешенности. Посмотришь сквозь синий прямоугольник - и песок становится пеплом, траурные деревья плавали в тропическом небе. Сквозь зеленый параллелепипед зелень елок была зеленее лип. В желтом ромбе тени были как крепкий чай, а солнце как жидкий. В красном треугольнике темно-рубиновая листва гудела над розовым мелом аллеи. Когда же после этих роскошеств обратишься, бывало, к одному из немногих квадратиков обыкновенного пресного стекла, с одиноким комаром или хромой карамарой в углу, это было так, будто берешь глоток воды, когда не хочется пить, и трезво белела скамья под знакомой хвоей; но из всех оконец, в него-то мои герои-изгнанники мучительно жаждали посмотреть» [7, т.4, с. 192].
Сад у В.Набокова выполняет свое назначение: как мир, завещанный предками, он выражает определенную жизненную философию, - эстетические представления о мире, отношения человека с природой; «это микромир в его идеальном выражении» [5, с.11]. Поэтому в искусстве создания образа сада материалом служат не только деревья, кусты, цветы, но и звуки, запахи, птицы, животные, бабочки как земные воплощения небесных ангелов, ягоды; природа за пределами сада - небо, видимое над деревьями и сквозь деревья, различное освещение в разное время суток, погода (не только прогретый солнцем воздух, но и моросящий дождь, «капающая и шуршащая сень парка» [7, т.4, с. 153]. Мысленно бродя по своему саду, Федор Году- нов-Чердынцев вспоминает чудный, рыхлый деревенский воздух, от которого так устаешь к ночи, жимолость и жасмин, равновесие солнца и тени, тропинки и аллеи со взрывом изумрудного солнца в конце, качели в саду, мох, чернику, трясогузок, бабочек и только этому саду присущую особенность: валун со взлезшими на него рябинками (одна обернулась, чтобы дать руку меньшой).
В аллегориях сада особое значение имеет мотив пути. По мере прочтения «книги-сада» человек осуществляет духовную работу, проходит определенный «путь» (только при этом условии чтение имеет смысл) [2, с. 21]. В набоковских садах уподоблением линии человеческой жизни, неизменной, постоянной, становятся аллеи: в письме сестре, Е.В. Сикорской, В.В. Набоков подчеркнул, что, хотя он полысел и потолстел, «внутри осталась все та же прямая как стрела аллея» [6, с. 18]. Аллеи открывают вид на дом, служат переходом из одной части сада/парка в другую, предназначаются для прогулок, да и сами прогулки делятся на утренние, полуденные, вечерние, с разными ароматами, освещением, направлением солнечных лучей, отражениями в воде; сплетаются с тропинками в лабиринты - символ сложной и запутанной жизни человека.
ландшафтом - данностью «Высшего Творения»: «образ конкретного пространства в идеальном своем прочтении совмещается с образом мира» [3, с. 193]. В русских романах В.В. Набокова воплощены метафоры сада как рая (и изгнания из рая), детства, чистой совести, безгрешной, добродетельной жизни, души, родины (России), полноты семейного бытия (присутствие матери), как книги, наставляющей к праведной жизни. Сад обладает целительными силами - даже воспоминания о нем лечат душу. Сад предстает как «культурный текст», обладающий рядом инвариантных свойств и способностью к порождению текстов других типов, в нашем примере - литературных.
Литература
1. Ананьева А. Сады и тексты (Обзор новых исследований о садово-парковом искусстве в России) / А. Ананьева, А. Веселова // Новое литературное обозрение. - 2005. - № 75/5. - С. 348-375.
2. Бондарко Н.А. Сад, рай, текст: аллегория сада в немецкой религиозной литературе позднего Средневековья / Н.А. Бондарко // Образ рая: от мифа к утопии. Серия «Symposium», выпуск 31. - СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2003. - С.11-30.
3. Летягин Л.Н. Русская усадьба: мир, миф, судьба / Л.Н. Ле- тягин // Эстетика. Культура. Образование: Материалы IV международной конференции «Ребенок в современном мире» (Санкт- Петербург, 8-10 октября 1997 года). - СПб: Изд-во Русского Христианского гуманитарного института, 1997. - С. 188-196.
Лихачев Д.С. Избранные работы: В 3 т. / Д.С. Лихачев. - Л.: Худож. лит., 1987.
5. Лихачев Д.С. Поэзия садов: К семантике садово-парковых стилей. Сад как текст / Д.С. Лихачев. - М.: Согласие: ОАО «Тип. “Новости”», 1998. - 471 с.
6. Набоков В. Переписка с сестрой / В. Набоков. - Апп Arbor: Ardis, 1985. - 125с.
Набоков В.В. Собрание сочинений: В 4 т. / В.В. Набоков. - М.: Правда, 1990.
8. Юнг К.Г. Душа и миф: шесть архетипов / К.Г. Юнг. - М.-К.: ЗАО «Совершенство» - «Port-Royal», 1997. - 384 с.