Поиск по творчеству и критике
Cлово "NOI"
Входимость: 1. Размер: 57кб.
Входимость: 1. Размер: 38кб.
Входимость: 1. Размер: 36кб.
Входимость: 1. Размер: 1кб.
Входимость: 1. Размер: 18кб.
Входимость: 1. Размер: 69кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 1. Размер: 57кб.
Часть текста: salesman or comedy gangster, with stooges, persecuting me, and hoaxing me, and otherwise taking riotous advantage of my strange relations with the law. I remember humming my panic away. I remember evolving even an explanation of the “Birdsley” telephone call… But if I could dismiss Trapp, as I had dismissed my convulsions on the lawn at Champion, I could do nothing with the anguish of knowing Lolita to be so tantalizingly, so miserably unattainable and beloved on the very even of a new era, when my alembics told me she should stop being a nymphet, stop torturing me. An additional, abominable, and perfectly gratuitous worry was lovingly prepared for me in Elphinstone. Lo had been dull and silent during the last laptwo hundred mountainous miles uncontaminated by smoke-gray sleuths or zigzagging zanies. She hardly glanced at the famous, oddly shaped, splendidly flushed rock which jutted above the mountains and had been the take-off for nirvana on the part of a temperamental show girl. The town was newly built, or rebuilt, on the flat floor of a seven-thousand-foot-high valley; it would soon bore Lo, I hoped, and we would spin on to California, to the Mexican border, to mythical bays, saguaro desserts, fatamorganas. Jos Lizzarrabengoa, as you remember, planned to take his Carmen to the Etats Unis. I conjured up a Central American tennis competition in which Dolores Haze and various Californian schoolgirl champions would dazzlingly participate. Good-will tours on that smiling level eliminate the distinction between passport and sport. Why did I hope we would be happy abroad? A change of environment is the traditional fallacy upon which doomed loves, and lungs, rely. Mrs. Hays, the brisk, briskly rouged, blue-eyed widow who ran the motor court, asked me if I were Swiss perchance, because her sister had married a Swiss ski instructor. I was,...
Входимость: 1. Размер: 38кб.
Часть текста: animas superuraque ad lumen ituras Lustrabat studio recolens [303] . Периодическое повторение элементов какой-нибудь темы у Набокова не только указывает, негромко но настойчиво, в сторону невидимого создателя романа за физическими пределами книги, но служит иногда средством определения условий времени и пространства в этом романе и измерения или начисления их функций. Среди русских произведений Набокова «Приглашение на казнь» являет один из лучших тому примеров. И физические, и метафизические законы этой книги открываются всего яснее при изучении плетеного узора ее тематических линий; даже самый сюжет ее приводится в движение приливным действием повторяющихся сигнальных положений, причем многие из них взаимосцеплены. Очень часто, да едва ли не всегда, звенья отдельно взятой тематической серии имеют обратную силу, так как каждое последующее звено отсылает к предыдущему, устанавливая таким образом самый факт их взаимного сочленения, факт очень важный не только для верного понимания всей сложности композиции романа и его внутреннего устройства, но и для понимания его существенного основания и телеологии. Нечего и говорить, что читающий Набокова в одном направлении только, слева направо, замечает и понимает в нем не больше, чем случайный посетитель Ватикана, ненавыкшим взором пробегающий «Афинскую школу» по пологой линии от Александра до Зороастра и быстро переходящий к следующей картине (чтобы не отстать от своих). Настоящую книгу нельзя прочитать, говорил Набоков своим корнельским студентам, но только перечитывать. Это значит, что чтение серьезного романа — нового и сложного литературного рода —...
Входимость: 1. Размер: 36кб.
Часть текста: и гроссмейстер Лужин («Защита Лужина»), убийца и писатель Герман и художник Ардалион («Отчаяние»), палач-виртуоз Monsieur Pierre и поэт Цинциннат («Приглашение на казнь»). Синдром Сальери мелькает и в зависти Федора к поэту Кончееву, «таинственно разраставшийся талант которого только дар Изоры мог пресечь». [2] На другом уровне этого же романа соперником Федора является Чернышевский, а камнем преткновения — Пушкин, чье поэтическое наследство «шестидесятники» попытались обесценить. В «Истинной жизни Себастьяна Найта» младший брат В. проиграл свой писательский поединок с Себастьяном, но легко побеждает писателя Гудмэна, состряпавшего пошлую биографию Себастьяна Найта. В «Лолите» два писателя-монстра, изысканный европеец Гумберт и американский пошляк Куильти, «сцепляются рогами» над нимфеткой. В «Бледном огне» помешанный комментатор Кинбот паразитирует на произведении истинного поэта Шейда и пытается присвоить себе даже его смерть. Наподобие Сальери менее одаренный художник у Набокова свершает этическое или эстетическое преступление против своего соперника, за что его постигает жестокая авторская кара. У...
Входимость: 1. Размер: 1кб.
Входимость: 1. Размер: 18кб.
Часть текста: музея (подальше от бдительного надзора г. Гудмана). За утлым столиком в дальнем закутке парижского "бистро" (не того рода, куда могла захаживать его любовница). В шезлонге под оранжевым парасолем где-нибудь в Каннах или Жуане, когда она со своей ватагой поклонников бросала его, чтобы поискать развлечений в другом месте. В ожидальной на безымянной железнодорожной станции, в промежутке между двумя сердечными припадками. В гостинице, под стук тарелок, которые мыли во дворе. Во многих других местах, которые только отдаленно могу вообразить. Тема книги проста: человек умирает. Чувствуешь, как он через всю книгу идет ко дну; его мысли, его память все собою обнимают то более, то менее явственно (как вздымается и опадает неровное дыхание), вознося на поверхность то один, то другой образ, перекатывая его на ветру, иногда даже выбрасывая на берег, где он словно бы сам по себе живет и с минуту шевелится, но скоро его опять утягивает в серое море и он или тонет, или странно видоизменяется. Человек умирает; он герой этой повести; но хотя жизнь других людей в книге описана как будто вполне реалистически (по крайней мере в Найтовом смысле этого слова), читателю остается неизвестным, кто же это умирает, и где стоит или плывет его смертное ложе, и ложе ли это вообще. Человек этот – сама книга; и книга эта тяжко дышит, и умирает, и подтягивает к груди призрачное колено. Сперва один, потом другой мыслеобраз набегает на брег сознания, и мы следим за...
Входимость: 1. Размер: 69кб.
Часть текста: не покроется новым дерном. Это самое я и предлагал в 1999 году профессору Стивену Паркеру, одному из самых почтенных набоковедов, вот уже тридцать лет издающему набоковский полугодовой временник, – а именно, после столетних юбилейных съездов, докладов и неимоверного количества публикаций объявить затишье, годовой мораторий, и не печатать о Набокове вообще ничего. Все это, конечно, сочли за шутку, но я не шутил. Более того, я и теперь полагаю, что для новых серьезных занятий Набоковым временное воздержание – условие весьма желательное, пусть и недостаточное, потому что нужно заново осмыслить самое их направление и метод. Тут я прежде всего имею в виду задачу описания сочинений Набокова в их совокупности, в сочетании начал, приемов и целей этого рода искусства. Рассматривая "законы иллюзий", свящ. Павел Флоренский писал, что "целостность художественного произведения заставляет предполагать взаимную связь и обусловленность отдельных элементов его"[115]. Но ведь и обратно: согласная деятельность художественных частностей выявляет и усиливает впечатление целостности произведения словесного искусства и приглашает изучать его именно как интеграл составляющих его малых величин. Искусство может быть понято как сложная система средств для достижения замышленной, но необъявленной цели. На ранних стадиях изучения книг Набокова, в 1950-1960-е годы, филологи были сосредоточены на дифференциалах этих средств, на строительном материале его прозы, на приемах и отдельных сочетаниях составных элементов. Только в конце жизни Набокова и после его смерти, да и то не без подсказок (в его нарочно придуманном интервью о предпоследнем романе "Сквозняк из прошлого"[116] и в предисловии вдовы к сборнику его русских стихов), обратили внимание на тщательно укрытое метафизическое и отсюда нравственное...