Поиск по творчеству и критике
Cлово "YOKEL"
Входимость: 1. Размер: 52кб.
Входимость: 1. Размер: 46кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 1. Размер: 52кб.
Часть текста: (с. 10, с. 401). Так, в «Оде греческой урне» Джона Китса (1795-1821) содержатся связанные между собой символы, включающие искусство, истину, красоту и бесконечность времени. Одним их основных символов многих космологических и религиозных систем является спираль. В творчестве Владимира Набокова обычно спираль выступает в виде оппозиции к ницшеанскому «порочному» кругу «вечного возвращения» (9, с. 291). В романе «Дар» четвертая глава (о Н. Г. Чернышевском) обрамлена сонетом, и он, «словно преграждающий путь, а может быть, напротив, служащий тайной связью, которая объяснила бы все , - если бы только ум человеческий мог выдержать оное объяснение», пишет Набоков (5. с. 208). Словом, сонет связывает обе реальности, наличествующие в романе, а жизнеописание Чернышевского составлено «в виде кольца», ибо природа всего сущего, по мысли писателя, кругообразна (5, с. 200). Мотивы жизни Чернышевского «послушны» писателю и по его воле они «описывают круг, как бумеранг или сокол, чтобы затем снова вернуться» к его руке (5, с. 229). Говоря об отношении между кругами и спиралями в своем творчестве, Набоков заметил, что круг – это бесконечная спираль, а «спираль - одухотворение круга» (6, с. 134). Основным символом модернистской культуры является зеркало. Оскар Уайльд считал, что портрет всегда изображает самого художника, а природа имитирует искусство. Андрей Белый, в свою очередь, полагал, что если искусство копирует жизнь, то жизнь существует только ради искусства, ради того отражения, которое появляется всякий раз, когда он сам приближается к зеркалу. Творчество Набокова постоянно раскрывает богатый символический потенциал зеркала. Для писателя удвоение (dédoublement) – это не часть метафизической или мифологической парадигмы, а осознанное средство,...
Входимость: 1. Размер: 46кб.
Часть текста: past when I would be misled by a jewel-bright window opposite wherein my lurking eye, the ever alert periscope of my shameful vice, would make out from afar a half-naked nymphet stilled in the act of combing her Alice-in-Wonderland hair. There was in the fiery phantasm a perfection which made my wild delight also perfect, just because the vision was out of reach, with no possibility of attainment to spoil it by the awareness of an appended taboo; indeed, it may well be that the very attraction immaturity has for me lies not so much in the limpidity of pure young forbidden fairy child beauty as in the security of a situation where infinite perfections fill the gap between the little given and the great promisedthe great rosegray never-to-be-had. Mes fentres! Hanging above blotched sunset and welling night, grinding my teeth, I would crowd all the demons of my desire against the railing of a throbbing balcony: it would be ready to take off in the apricot and black humid evening; did take offwhereupon the lighted image would move and Even would revert to a rib, and there would be nothing in the window but an obese partly clad man reading the paper. Since I sometimes won the race between my fancy and nature’s reality, the deception was bearable. Unbearable pain began when chance entered the fray and deprived me of the smile meant for me. “ Savez-vous qu’ dix ans ma petite tait folle de voius?” said a woman I talked to at a tea in Paris, and the...