25
Солнечным сентябрьским утром, когда деревья еще хранили зеленую листву, но уже начали появляться по канавам и рвам астры и мелколепестники, Ван уезжал в Ладогу, Сев. Ам., чтобы провести там две недели с отцом и тремя репетиторами, прежде чем вновь приступить к занятиям в холодной Луге, штат Майн.
Ван поцеловал Люсетт в обе ямочки и потом еще в шейку — и подмигнул чопорной Ларивьер, обратившей свой взор к Марине.
Настала пора отправляться. Его провожали: Марина в своем шлафроке; Люсетт, ласкавшая (за неимением лучшего) Дэка; мадемуазель Ларивьер, еще не подозревающая, что Ван оставил в доме книгу, которую она подарила ему накануне с дарственной надписью; десятка два щедро одаренных чаевыми слуг (среди которых мы углядели посудомоя Кима с фотоаппаратом) — чуть ли не все население дома, кроме Бланш, сославшейся на головную боль, и Ады, которая просила ее извинить, поскольку обещала навестить в то утро какого-то старого немощного селянина (Ах, какая девочка, до чего добрая душа — так пылко, так мудро подметила Марина).
Черный дорожный сундук и черный чемоданчик и черные тяжеленные гантели Вана были погружены в багажник семейного авто; Бутейан надел явно великоватую капитанскую фуражку и виноградно-синие защитные очки; «remouvez votre[164] задницу, я сяду за руль», — сказал Ван, и лето 1884 года закончилось.
— Она душевно покатит, сэр, — заверил Бутейан на своем странноватом, старомодном английском. — Tous les pneus sont neufs[165], но, увы, на дороге множество камней, а юность стремится к скорости. Месье следует поостеречься. Не знают скромности ветра пустынных мест. Tel un lis sauvage confiant au désert…[166].
— Да вы, право, говорите, точно слуга в старомодной комедии! — сухо заметил Ван.
— Non, Monsieur, — отвечал Бутейан, придерживая на голове фуражку. — Non. Tout simplement j'aime bien Monsieur et sa demoiselle[167].
— Если, — сказал Ван, — вы имеете в виду малютку Бланш, я посоветовал бы вам цитировать Делиля
пожевал губами (chewed his lips), но ничего не сказал.
— Вот здесь надо бы на пару минут остановиться, — сказал Ван, лишь только доехали до Лесной Развилки как раз за Ардисом. — Хочу набрать грибов для папеньки, кому непременно передам от вас поклон (Бутейан изобразил некий жест признательности). Этот чертов ручной тормоз наверняка поставили еще до того, как Людовик XVI переселился в Англию.
— Требует смазки, — заметил Бутейан и взглянул на часы. — О да, времени вполне достаточно, чтоб поспеть на поезд 9.04.
— шелковая рубашка, бархатный пиджак, черные бриджи и жокейские сапоги со шпорами-звездочками — был вряд ли удобен, когда прйчйр фхДсу ьйхйм пшцчА и хшьйо цикъыщнАь Аде в естественно образованной кронами осин беседке; они щчумуршД в хзБЁщпп, после чего она сказала:
— Да, чтоб не забыть! Вот тебе шифр нашей переписки. Выучи наизусть, а листок съешь, как подобает предусмотрительным шпионам.
— До востребования — в оба конца! Жду три письма в месяц, не меньше, любимая моя белоснежка!
Впервые в жизни он видел ее в таком ослепительном платье, тонком, почти как ночная рубашка. Волосы она заплела в косу и, как ему показалось, была похожа на юную сопрано Марию Кузнецову
Ада по мере девичьих сил тщилась сдержать, отвести рыдания, переводя их в возглас удивления, указывая на какое-то мерзкое насекомое, пристроившееся на стволе осины.
Мерзкое? Да это был только что открытый, фантастически редкий экземпляр Nymphalis danaus Наб. из рода ванесс, оранжево-бурая, с черно-белыми передними кончиками крыльев, по окраске напоминавшая, как выяснил ее открыватель, профессор вавилонского колледжа в Небраске, не собственно бабочку «монарха», а этого «монарха» видом бабочки «вице-король», одной из известных и искусных ее имитаторш. Гневная приписка Ады.)
— Завтра, бабочка моя, — с горечью сказал Ван, — ты придешь сюда со своим зеленым сачком.
Она покрыла поцелуями его лицо, она целовала его руки и снова губы, веки, мягкие темные волосы. Он обцеловывал ей ноги, колени, ее мягкие темные волосы.
— Когда же, любимый, когда же снова? В Луге? Калуге? Ладоге? Когда, где?
— Не то, нет, не то! — воскликнул Ван. — Главное, главное, самое главное… чтоб ты была мне верна, будешь мне верна?
— Не плюйся, любимый, — проговорила с тусклой улыбкой Ада, смахивая следы многочисленных «т», и «б», и «в». — Не знаю. Я обожаю тебя. Никогда не полюблю другого, как тебя, никогда, нигде, ни в земной, ни в загробной жизни, ни в Ладоре, ни на Терре, где, как говорят, бродят наши души. Но! Но, мой Ван, мой любимый, я чувственна, я жутко чувственна и не знаю, честное слово, [168] О Боже, не проси меня, в школе есть девочка, она в меня влюблена, я не соображаю, что говорю…
— Девицы не в счет, — говорил Ван, — но я убью всех мальчишек, которые будут возле тебя крутиться. Прошлой ночью пытался написать тебе стихи об этом, но стихи писать не умею; только начало звучит, самое начало: Ада, отрада, сень сада… остальное как в тумане, попробуй домыслить сама.
Они обнялись в последний раз, и не оглядываясь, бегом он ринулся прочь.
Примечания
60* Спотыкаясь о дыни… заносчиво тянущегося вверх фенхеля… — отсылка к стихотворениям «The Garden» «Mémoire» Рембо. (прим. В. Д.)
{55} …цитировать Делиля — а точнее — поэму «Три царства природы» французского поэта Жака Делиля (1738–1813). (коммент. Н. М.)
{56} …ручной тормоз наверняка поставили еще до того, как Людовик XVI переселился в Англию — мистификация: Людовик XVI был гильотинирован 21 января 1793 г. и никак не мог эмигрировать в Англию. Туда после многолетних скитаний по Европе перебрался его брат, будущий Людовик XVIII. (коммент. Н. М.)
{57} …похожа на юную сопрано Марию Кузнецову — Мария Николаевна Кузнецова (1880–1970), оперное сопрано, солистка Мариинского театра в Петербурге (1905–1917). Одной из ее главных ролей считается партия Татьяны в опере П. И. Чайковского «Евгений Онегин». (коммент. Н. М.)
[164] Подвиньте свою (фр.).
(фр.).
[166] (Так) лилея дикая вверяется пустыне… (фр.)
[167] Нет, месье… Нет. Просто я горячо люблю месье и его мадемуазель (фр.).
(фр.)