Поиск по творчеству и критике
Cлово "MNEMOSYNE"
Входимость: 6. Размер: 77кб.
Входимость: 3. Размер: 24кб.
Входимость: 2. Размер: 63кб.
Входимость: 2. Размер: 46кб.
Входимость: 2. Размер: 57кб.
Входимость: 1. Размер: 103кб.
Входимость: 1. Размер: 20кб.
Входимость: 1. Размер: 14кб.
Входимость: 1. Размер: 34кб.
Входимость: 1. Размер: 33кб.
Входимость: 1. Размер: 169кб.
Входимость: 1. Размер: 90кб.
Входимость: 1. Размер: 64кб.
Входимость: 1. Размер: 71кб.
Входимость: 1. Размер: 21кб.
Входимость: 1. Размер: 1кб.
Входимость: 1. Размер: 16кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 6. Размер: 77кб.
Часть текста: очерков на французском и английском языках, претерпела ряд метаморфоз в 40‑х годах, печаталась отдельными рассказами в американских журналах с 1943 по 1951 год, и наконец увидела свет в феврале 1951 года под названием «Conclusive Evidence. A Memoir» («Убедительное доказательство. Воспоминания»). Это интригующее заглавие из юридического словаря вскоре, однако, было заменено более броским – «Speak, Memory» («Свидетельствуй, память»), под которым автобиографический роман Набокова издавался до 1966 года, когда вышла его уточненная и дополненная редакция «Speak, Memory. An Autobiography Revisited» («Свидетельствуй, память. Пересмотренная автобиография»). Но и после этого Набоков не оставлял мыслей продолжать книгу, упомянув в самом предисловии к ней о намерении однажды написать «Свидетельствуй дальше, память» («Speak on, Memory»), посвященную американским годам его жизни (1940–1960). В 1973 году он сообщил издательству «McGraw‑Hill» о своем определенном желании написать вторую часть воспоминаний – «Свидетельствуй, Америка»: У меня уже собрана коллекция заметок, дневников, писем и проч., но, чтобы как следует описать мои американские годы, потребуются расходы, поскольку мне нужно...
Входимость: 3. Размер: 24кб.
Часть текста: первый свой новый вид — американскую бабочку, которую назвал в честь Дороти Neonympha dorothea Набоков в колледже Уэлсли, февраль 1942 г. Еще три года ему предстоит оставаться завзятым курильщиком. (Фото Салли Колли-Смит из архива Уэлсли.) Набоков с восьмилетним Дмитрием на ферме Карповичей в Вест-Вардзборо, штат Вермонт, летом 1942 г. Лето 1940 г., первое в Америке, Набоковы тоже провели у Карповичей Эдмунд Уилсон и Мэри Маккарти, 1941 — 1942. (Фото Сильвии Салми.) Во время лекционного турне (октябрь 1942 г.) Набоков показывает планшет с расправленными бабочками Фрэнку Риду, президенту Женского колледжа штата Джорджия в Валдосте. Рид удостоился упоминания в «Пнине» Владимир, Дмитрий и Вера в Солт-Лейк-Сити летом 1943 г. Они провели отпуск в «Алта Лодж» в Сэнди, штат Юта, у владельца издательства «Нью дирекшнз» Джеймса Лохлина Дом 8 по Крейги-Сиркл, Кембридж, штат Массачусетс, в котором Набоковы жили с 1942 по 1948 г. Вид из окон четвертого этажа (центральный ряд на фото) Набоков использовал в романе «Под знаком незаконнорожденных» Набоков с Дмитрием перед домом 8 по Крейги-Сиркл, конец 1942 г. Владимир и Вера в парке на Крейги-Сиркл, 1942 г. Набоков со студентками, изучавшими русский в Уэлсли, 1944 г. Набоков на своей скамейке в гарвардском Музее сравнительной зоологии, 1947 г. Летом 1945 г. он ...
Входимость: 2. Размер: 63кб.
Часть текста: ei! ther wrote out his answers to the questions or dictated them to the interviewer; in some instances, notes from the conversation were later recast as formal questions-and-answers. The interviewer was Nabokov's student at Cornell University in 1954, and the references are to Literature 311-312 (MWF, 12), a course on the Masterpieces of European Fiction (Jane Austen, Gogol, Dickens, Flaubert, Tolstoy, Stevenson, Kafka, Joyce, and Proust). Its enrollment had reached four hundred by the time of Nabokov's resignation in 1959. The footnotes to the interview, except where indicated, are provided by the interviewer, Alfred Appel, Jr. For years bibliographers and literary journalists didn't know whether to group you under "Russian" or "American. "Now that you're living in Switzerland there seems to be complete agreement that you're American. Do you find this kind of distinction at all important regarding your identity as a writer? I have always maintained, even as a schoolboy in Russia, that the nationality of a worthwhile writer is of secondary importance. The more distinctive an...
Входимость: 2. Размер: 46кб.
Часть текста: Читатели Набокова должны сначала пройти «набоковские университеты, так как чтение его книг предполагает наличие громадных знаний», — объяснил недавно один из почитателей Набокова, американский литературовед Гавриил Шапиро. [1] Так и видится за всем этим какое-то диковинное декадентствующее существо (сродни гюисмансову дез Эссенту из романа «Наоборот», 1884), в одиночестве вкушающее плоды своего не вполне здорового воображения. Как известно, молодого еще дез Эссента в конце романа потчуют питательными клизмами, вынуждают покинуть место своего добровольного заточения и отправляют лечиться от полного психического и физического истощения в Париж и на воды. Набокова же в 67 лет провозгласили «наиболее выдающимся из живущих американских писателей», хотя опять при этом много говорили о том, что его произведения не рассчитаны на «массового» американского читателя. [2] В России в этом году в связи со столетним юбилеем тоже многократно поднимался вопрос о том, считать ли уже Набокова великим русским писателем или еще подождать. Очевидно, что, при всей своей исключительности, звание «великий» и «выдающийся» писатель сам себе присвоить не может. Это делают другие, по большей части, люди, знакомые с произведениями этого писателя, то есть читатели. И, как убедительно показали недавние пушкинские торжества, это должны быть не только искушенные филологи, но и дети, домашние хозяйки, бизнесмены, зубные техники, бюрократы и даже заключенные. Но у Набокова, как нам не перестают напоминать, отношения с читателями складывались очень странно. Точнее, никак не складывались: он их декларативно игнорировал. «Настоящему писателю должно быть наплевать на всех читателей, кроме одного: будущего, — который, в свою очередь, лишь отражение автора во времени», —...
Входимость: 2. Размер: 57кб.
Часть текста: with stooges, persecuting me, and hoaxing me, and otherwise taking riotous advantage of my strange relations with the law. I remember humming my panic away. I remember evolving even an explanation of the “Birdsley” telephone call… But if I could dismiss Trapp, as I had dismissed my convulsions on the lawn at Champion, I could do nothing with the anguish of knowing Lolita to be so tantalizingly, so miserably unattainable and beloved on the very even of a new era, when my alembics told me she should stop being a nymphet, stop torturing me. An additional, abominable, and perfectly gratuitous worry was lovingly prepared for me in Elphinstone. Lo had been dull and silent during the last laptwo hundred mountainous miles uncontaminated by smoke-gray sleuths or zigzagging zanies. She hardly glanced at the famous, oddly shaped, splendidly flushed rock which jutted above the mountains and had been the take-off for nirvana on the part of a temperamental show girl. The town was newly built, or rebuilt, on the flat floor of a seven-thousand-foot-high valley; it would soon bore Lo, I hoped, and we would spin on to California, to the Mexican border, to mythical bays, saguaro desserts, fatamorganas. Jos Lizzarrabengoa, as you remember, planned to take his Carmen to the Etats Unis. I conjured up a Central American tennis competition in which Dolores Haze and various Californian schoolgirl champions would dazzlingly participate. Good-will tours on that smiling level eliminate the distinction between passport and sport. Why did I hope we would be happy abroad? A change of environment is the traditional fallacy upon which doomed loves, and lungs, rely. Mrs. Hays, the brisk, briskly rouged, blue-eyed widow who ran the motor court, asked me if I were Swiss perchance, because her sister had married a Swiss ski instructor. I was, whereas my daughter happened to be half Irish. I...
Входимость: 1. Размер: 103кб.
Часть текста: литературой двадцатого века, но не так уж хорошо знал более ранних английских авторов. В апреле 1950 года, во время короткой передышки перед последним приступом межреберной невралгии, он спросил совета у Эдмунда Уилсона: «В следующем году мне предстоит преподавать курс, именуемый „Европейская литература“ (XIX и XX вв.). Каких английских писателей (романы или новеллы) ты бы для него предложил? Мне нужны по крайней мере двое. Буду всей тяжестью опираться на русских, по крайней мере на пятерых широкоплечих русских, и, наверное, возьму Кафку, Флобера и Пруста, дабы дать представление о западноевропейской литературе». Уилсон порекомендовал Остин и Диккенса в качестве безусловно величайших английских писателей, наряду с ирландцем Джойсом. Набоков отреагировал со столь распространенным у русских презрением к женщинам-писательницам: «Я недолюбливаю Джейн, и, собственно, предубежден против всех пишущих дам. Они в другом классе. Никогда не видел ничего хорошего в „Гордости и гордыне“». Он думал вместо этого взять «Доктора Джекилла и мистера Хайда». К середине мая он прочел половину «Холодного дома» («великая вещь»), тщательно конспектируя, и в конце концов решил все-таки...
Входимость: 1. Размер: 20кб.
Часть текста: {106} Настоящая книга является систематически соединенным скоплением личных воспоминаний, географически простирающихся от Санкт-Петербурга до Сант-Назара и охватывающих тридцать семь лет, с августа 1903 до мая 1940 г., с немногими вылазками в более поздние пространственно-временные точки. Эссе, положившее начало этому собранию, соответствует теперешней пятой главе. Я написал его по-французски под названием «Mademoiselle О» тридцать лет назад в Париже, где Жан Полан (Jean Paulhan) опубликовал его во втором номере «Measures», 1936. Фотография (недавно напечатанная в книге Жизель Фройнд (Gisèle Freund) «Джеймс Джойс в Париже» стала памятником этому событию, хотя меня ошибочно обозначили (в группе сотрудников «Mesures», расположившихся вкруг каменного садового стола) как «Одиберти» (Audiberti). В Америке, в той стране, куда я мигрировал 28 мая 1940 г., «Mademoiselle О» была переведена на английский покойной Хильдой Уорд (Hilda Ward), отредактирована мной и напечатана Эдвадом Уиксом (Edward Weeks) в номере «The Atlantic Monthly» за январь 1943 г.(это также был первый журнал, который напечатал рассказы, написанные мною в Америке). Мое сотрудничество с журналом «The New Yorker» началось (через Эдмунда Уилсона {107} ) в апреле 1942 г. с короткого стихотворения {108} , за которым последовали другие беглые вещицы; но мое первое прозаическое сочинение появилось в нем только 3 января 1948 г.: это был «Портрет моего дяди» («Portrait of My Uncle», третья глава этой книги), написанный в июне 1947 в Колумбии...
Входимость: 1. Размер: 14кб.
Часть текста: в 1932-м или в 1933 году, когда писал статью о Гоголе по-русски - до сих пор пользуюсь ею на занятиях по русской литературе. В курсе европейской словесности я прочел лекции об "Анне Карениной" и о "Смерти Джона, сына Илии" [ "Смерть Ивана Ильича" - А. Л. ] (шутка) и собираюсь теперь провести изящное сравнение между "Джекилом и Хайдом" и "Превращением", в котором пальму первенства отдам "Превращению". Далее последуют: Чехов, Пруст и - частично - Джойс. Монкрифовский перевод Пруста ужасен, почти так же ужасен, как перевод "Анны" и "Эммы" [ "Анны Карениной" и "Госпожи Бовари". - А. Л. ], но в чем-то еще безотраднее, ибо здесь мистер Монкриф бравирует son petit style à lui.[184] Ты получил два экземпляра "Убедительного доказательства", одно из них с dédicace? Когда будет возможность, перешли мне, пожалуйста, уэллфлитский экземпляр обратно. А мое скверное письмо о твоем скверном русском стихотворении{231} тоже получил? Ты будешь в Нью-Йорке в конце мая? Мы с Верой будем там в это время по причине и в связи с событиями, которые меня до упоминания о них в газетах просили не разглашать, но о которых, подозреваю, тебе должно быть известно. Твой В. __________________________ 24 марта 1951 Дорогой Кролик, может, это и глупо (в свете того, как я всегда относился к критике своих книг), но твое письмо вызвало у меня острый приступ удовольствия.{232} Мне бы очень хотелось получить письмо от Елены; пожалуйста, поблагодари ее от меня за теплое отношение к "Убедительному доказательству". Название я пытался придумать самое нейтральное, какое только бывает, и в этом смысле оно...
Входимость: 1. Размер: 34кб.
Часть текста: сперва начал складываться неправильно, а затем изорвался; сам же фронтиспис, на котором, верно, изображался несчастный брат Луизы Пойндекстер (и возможно, два-три койота, если только сюда не припутывается “Смертельный Выстрел”, еще один роман Майн-Рида), так долго озарялся жарким светом моего воображения, что выгорел совершенно (однако чудесным образом заменился настоящим ландшафтом, как я отметил, переводя эту главу на русский язык в 1953-ем году, а именно, видом в окне ранчи, которую мы с тобой снимали в тот год: пустыня с кактусами и юккой, утренним жалобным криком куропаточки – по-моему, Гамбелевой, – преисполняющими меня чувством каких-то небывалых свершений и наград). Теперь нам предстоит встреча с моим двоюродным братом Юриком, худеньким, смуглолицым мальчиком с круглой коротко остриженной головой и лучезарными серыми глазами. Сын разведшихся родителей, за которым не приглядывал никакой гувернер, городской мальчик без сельского поместья, он во многих отношениях отличался от меня. Зимы он проводил в Варшаве, где его отец, барон Евгений Рауш фон Траубенберг, был генерал-губернатором, а летом приезжал гостить в Батово или Выру, если только его мать, моя эксцентричная тетя Нина, не увозила его за границу, на скучные воды Центральной Европы, где она отправлялась на долгие одинокие прогулки, оставляя его на попечении гостиничных казачков и горничных. В деревне Юрик вставал поздно, так что я не виделся с ним до моего возвращения к завтраку после четырех-пятичасовой охоты на бабочек. С самого раннего детства он был абсолютно бесстрашен, но брезглив, недоверчив по части “естественной истории”, не мог заставить себя прикоснуться ни к единой извивающейся твари, не переносил забавной щекотки пойманного в кулак лягушонка, тычущегося там, точно...
Входимость: 1. Размер: 33кб.
Часть текста: critical studies of my fiction, something I have always avoided doing. True, a festschrift is a very special and rare occasion for that kind of sport, but I did not wish to create even the shadow of a precedent and therefore decided simply to publish the rough jottings I made as an objective reader anxious to eliminate slight factual errors of which such a marvelous gift must be free; for I knew what pains the editors, Charles Newman and Alfred Appel, had taken to prepare it and remembered how firmly the guest co-editor, when collecting the ingredients of this great feast, refused to show me any plum or crumb before publication. BUTTERFLIES Butterflies are among the most thoughtful and touching contributions to this volume. The old-fashioned engraving of a Catagramma- like insect is delightfully reproduced twelve times so as to suggest a double series or "block" of specimens in a cabinet case; and there is a beautiful photograph of a Red Admirable (but "Nymphalidae" is the family to which it belongs, not its genus, which is Vanessa-- my first bit of carping). ALFRED APPEL, JR. Mr. Appel, guest co-editor, writes about my two main works of fiction. His essay "Backgrounds of Lolita" is a superb example of the rare case where art and erudition meet in a shining ridge of specific information (the highest and to me most acceptable function of literary criticism). I would have liked to say more about his findings but modesty (a virtue that the average reviewer especially appreciates in authors) denies me that pleasure. His other piece in this precious collection is "Ada Described." I planted three blunders, meant to ridicule mistranslations of Russian classics, in the first paragraph of my Ada: the opening sentence of Anna Karenin (no additional "a," printer, she was not a ballerina) is...