Поиск по творчеству и критике
Cлово "STRIPPED"
Входимость: 1. Размер: 19кб.
Входимость: 1. Размер: 1кб.
Входимость: 1. Размер: 49кб.
Входимость: 1. Размер: 52кб.
Входимость: 1. Размер: 66кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 1. Размер: 19кб.
Часть текста: страной обитания он выбрал Швейцарию. Небольшой городок Монтрё стал для него тем, чем были Равенна для Данте, Ферней для Вольтера, Михайловское и Болдино для Пушкина, Ясная Поляна для Толстого. Приехав в Европу двадцать лет спустя, Набоков обнаружил, что за это время его имя стало всемирно известным, книги его, особенно «Лолита», изданные на разных языках, красовались на витринах книжных магазинов, его осаждали корреспонденты, друзья и недруги жаждали общения с ним. По мере возможности писатель продолжал свойственный ему мобильный образ жизни. Первым делом он посетил прообраз своего американского пристанища в штате Коннектикут, Кембридж, в котором прошли его студенческие годы, затем дважды пересек практически всю Италию, с севера на юг и с юга на север. В итальянском городе Сан-Ремо 28 декабря 1959 г. он пишет, скажем прямо, не слишком удачное русскоязычное стихотворение «Какое сделал я дурное дело», которое почти все без исключения сочли пародийным откликом на горькое недоумение автора «Доктора Живаго» по поводу свистопляски, разразившейся после выхода в свет его романа и присуждения ему Нобелевской премии: «Что же сделал я за пакость,/ Я, убийца и злодей?/ Я весь мир заставил плакать/ Над красой земли моей» 113 . Набоков весьма узнаваемо переиначил 114 этот катрен, скорее, впрочем, солидаризируясь с ним, чем вступая в полемику или пародируя его: Какое сделал я дурное дело, и я ли развратитель и злодей, я, заставляющий мечтать мир целый о бедной девочке моей. О, знаю я, меня боятся люди, и жгут таких, как я, за волшебство, и, как от яда в полом изумруде, мрут от искусства моего. Но как забавно, что в конце абзаца, корректору и веку вопреки, тень русской ветки будет колебаться на мраморе моей руки. Стихотворение,...
Входимость: 1. Размер: 1кб.
Входимость: 1. Размер: 49кб.
Часть текста: dividing the cabin or room into two communicating love nests. By and by, the very possibilities that such honest promiscuity suggested (two young couples merrily swapping mates or a child shamming sleep to earwitness primal sonorities) made me bolder, and every now and then I would take a bed-and-cot or twin-bed cabin, a prison cell or paradise, with yellow window shades pulled down to create a morning illusion of Venice and sunshine when actually it was Pennsylvania and rain. We came to know nous connmes, to use a Flaubertian intonationthe stone cottages under enormous Chateaubriandesque trees, the brick unit, the adobe unit, the stucco court, on what the Tour Book of the Automobile Association describes as “shaded” or “spacious” or “landscaped” grounds. The log kind, finished in knotty pine, reminded Lo, by its golden-brown glaze, of friend-chicken bones. We held in contempt the plain whitewashed clapboard Kabins, with their faint sewerish smell or some other gloomy self-conscious stench and nothing to boast of (except “good beds”), and an unsmiling landlady always prepared to have her gift (“…well, I could give you…”) turned down. Nous connmes (this is royal fun) the would-be enticements of their repetitious namesall those Sunset Motels, U-Beam Cottages, Hillcrest Courts, Pine View Courts, Mountain View Courts, Skyline Courts, Park Plaza Courts, Green Acres, Mac’s Courts. There was sometimes a special line in the write-up, such as “Children welcome, pets allowed” ( You are welcome, you are allowed). The baths were mostly tiled showers, with an endless variety of spouting mechanisms, but with one definitely non-Laodicean characteristic in common, a propensity, while in use, to turn instantly beastly hot or blindingly cold upon you, depending on...
Входимость: 1. Размер: 52кб.
Часть текста: - 21 17 Gros Gaston, in his prissy way, had liked to make presentspresents just a prissy wee bit out of the ordinary, or so he prissily thought. Noticing one night that my box of chessmen was broken, he sent me next morning, with a little lad of his, a copper case: it had an elaborate Oriental design over the lid and could be securely locked. Once glance sufficed to assure me that it was one of those cheap money boxes called for some reason “luizettas” that you buy in Algiers and elsewhere, and wonder what to do with afterwards. It turned out to be much too flat for holding my bulky chessmen, but I kept itusing it for a totally different purpose. In order to break some pattern of fate in which I obscurely felt myself being enmeshed, I had decideddespite Lo’s visible annoyanceto spend another night at Chestnut Court; definitely waking up at four in the morning, I ascertained that Lo was still sound asleep (mouth open, in a kind of dull amazement at the curiously inane life we all had rigged up for her) and satisfied myself that the precious contents of the “luizetta” were safe. There, snugly wrapped in a white woolen scarf, lay a pocket automatic: caliber. 32, capacity of magazine 8 cartridges, length a little under one ninth of Lolita’s length, stock checked walnut, finish full blued. I had inherited it from the late Harold Haze, with a 1938 catalog which cheerily said in part: “Particularly well adapted for use in the home and car as well as on the person.” There it lay, ready for instant service on the person or persons, loaded and fully cocked with the slide lock in safety position, thus precluding any accidental...
Входимость: 1. Размер: 66кб.
Часть текста: — наш поэт слегка переиначил стихи 3–4 ничтожного «Освобождения Москвы» Дмитриева (1613 г. — конец эпохи Смутного времени, освобождение от поляков и самозванцев, когда князь Дмитрий Пожарский разбил литовцев и первый Романов был избран на царство): Не шумны петь хочу забавы, Не сладости цитерских уз. Поэма Дмитриева (162 стиха, написанных четырехстопным ямбом) печально знаменита, кстати, самым чудовищным во всей русской поэзии нагромождением согласных (стих 14): Алмазный скиптр в твоих руках… птрвтв! Второй эпиграф седьмой главы — из «Пиров» Баратынского (1821), стих 52 (см. коммент. к гл. 3, XXX, 1). Третий же взят из грибоедовского «Горя от ума» (законченного в 1824 г.), I, VII, ядовитый упрек Софьи и находчивая реплика Чацкого (см. коммент. к гл. 6, XI, 12). По мере чтения комментария к этой главе читателю станет ясно, почему я полагаю, что Пушкин мог бы поставить и четвертый эпиграф — из «Княгини Натальи Долгорукой» Козлова, ч. II, строфа IV: …Москва видна… ...